«Люби — приказанье; а вот: полюби…»
Люби — приказанье; а вот: полюби —
И просьба и вызов. В мохнатой папахе
Хорей, словно воин, шагая, трубит,
И плавной стопою скользит амфибрахий;
В объятья свои замыкает миры;
Меж тем как напыщенный шествует дактиль
И гордо подъемлет для шумной игры
То меч деревянный, то факел из пакли.
А следом за ними, спеша и кружась,
Как быстрые фоксы за гунтером строгим,
Стихи без размера плетут свою вязь,
Вразброд убегают с проезжей дороги.
Какой разношерстный и дикий народ.
Но странный порядок в его суматохе.
Не так ли ходили в крестовый поход
И странствуют пестрой толпой скоморохи?
«Во всех делах есть смысл и цель…»
Во всех делах есть смысл и цель,
И все творимое полезно.
Но тростниковая свирель
Какой блюдет закон железный?
Где семя пало, зреет плод,
На камне вырос дом высокий.
Но что творят из года в год
Стихов размеренные строки?
За звуком звук низать на нить
Неосязаемого лада,
Слова созвучные ловить
И, сочетая, ставить рядом,
И бросить в мир, как в решето,
Где звук и речь бесследно тают, —
Глупей занятия, чем то,
Игры бессмысленней не знаю.
И разве не похож на нас,
Бездельников нагих и гордых,
Нагой и тощий папуас,
Продевший медный обруч в ноздри?
«Безветренные солнечные дни…»
Безветренные солнечные дни
На рубеже меж осенью и летом.
Но стало чуть прохладнее в тени,
И медлит ночь, свежея пред рассветом.
В тяжелых гроздьях сочный виноград
Янтарный блеск струит по горным скатам,
И золотом отягощенный сад
Костром недвижным рдеет в час заката.
Все знает ласковая тишина,
И нежная не ропщет примиренность.
Природа, как родившая жена,
Влюбленную забыла напряженность.
Как непонятно в этот тихий час
Покорного и ровного цветенья
Бессмысленно тревожащее нас,
Безудержно растущее смятенье.
Иль в самом деле по родной земле,
Такой знакомой и такой смиренной,
Прошел с повязкой красной на челе
Двойник Христов, мертвящий и растленный.
За миг сомненья, Господи, прости.
Огонь слепит и оглушают громы.
Но как земле и в бурях не цвести
Такой смиренной и такой знакомой.
«Покорны мы тяжелому наследью…»
Покорны мы тяжелому наследью
Неистовых и сумрачных веков,
И кровь струит расплавленною медью
По нашим жилам волю мертвецов.
Давно ли мы отстроили хоромы,
Сокровища собрали в города?
И вот опять, забытый, но знакомый
Позыв влечет неведомо куда.
И вот опять воинственные клики
Пленительнее песен и побед;
И где пройдем, за нами стон великий
Ползет унылым вестником побед.
Из темной глубины средневековья
Мы двинулись, и Запад узнает
Кочевников мгновенные становья,
Костры, обозы, падаль и помет.
И оттого поля повсюду голы
И толпы треплют рубище владык,
Что в нас проснулись темные монголы
И рты оскалил их гортанный зык.
«Разрыхленную землю попирая…»
Разрыхленную землю попирая,
Не говорим усопшему: восстань!
Но божеству неведомого рая
Века былые обрекаем в дань.
Песок просеем серый и сыпучий,
Чтоб золото осело в решете,
И вытряхнем на медленные тучи
Бесцветный пепел наших бледных тел.
А в полыме, по всей земле широкой,
Живые души плавя как руду,
Мы выкуем и прихоти и року
Единую железную узду.
Гордись, Россия, тягостным почином,
Явись народам, кровью залита,
И собирай по кручам и равнинам
Вселенную, как новый Калита.
«В земле не корни — провода…»
В земле не корни — провода,
Не крылья в небе — гул моторов;
А город хрюкает как боров
И не уходит никуда.
Везде шипы, винты, зубчатки,
Слепящий вихрь маховика,
И напряженная рука
На неподвижной рукоятке.
А в темном логове домов
Сутулятся худые плечи
И мир с покорностью овечьей
Простерт в ряды немых значков.
Не притчи заклинанья эти,
Не гимны эти письмена.
Но где блаженная страна,
Чье солнце ярче солнца светит?
Не улетишь, не уплывешь
И в глубь земли не вроешь корни,
И только ползаешь проворней,
О человеческая вошь.
Да, все твое, и блеск, и грохот,
И даль, и глубь, и синева.
Но чей, но чей во всех словах
Все явственней злорадный хохот?