«Золотые горят купола…»
Золотые горят купола
За полями, рекою и рощей.
Там когда-то я жил, и была
Эта жизнь и свободней и проще.
В белых стенах уют и покой,
И работа и сон безмятежны.
Все осталось за тихой рекой,
Точно в дальней стране, зарубежной.
Как просторно и вольно кругом,
Бездорожные шири открыты.
Не хочу я молиться о том,
Что казалось давно позабытым.
Сердце громко стучит и беду
По привычке тяжелой пророчит.
В тесной келье теперь я найду
Злые дни и бессонные ночи.
«За все, чему я жадно верил…»
За все, чему я жадно верил,
На что с собой тебя обрек,
За невозвратные потери,
За долгих дней недолгий срок,
За страсть блаженную и злую,
За горький хмель твоих измен,
За ту, чьи губы я целую,
Касаясь ласковых колен,
За то, что скорбные морщины
Остались от забытых слез
И неповторен запах тминный
Твоих каштановых волос, —
Неутолимая, земная,
Непокаянная, — за все
Прости, забвенно поминая,
Мое забвенное житье.
«В сорок третий раз весна…»
В сорок третий раз весна
Предо мной зазеленеет.
Чем я старше, тем она
Бестревожней и нежнее.
Воздух синий потеплел,
Ярче свет и мягче тени,
И опять, как прежде, бел
Первый звон и цвет весенний.
О минувшем не тоскуй:
Жизнь бессмертна только в песне;
Прошлогодний поцелуй
На устах иных воскреснет;
И чем ближе подойдешь,
Чтоб прочесть немые знаки,
Тем желтее будет рожь,
Тем краснее будут маки.
И грядущая весна
Оттого былых нежнее,
Что в цветущих письменах
Быль моя зазеленеет.
«Хранить, забыв о мире близком…»
Хранить, забыв о мире близком,
Огонь зажженный не тобой,
Пред алтарем склоняться низко
С привычной, строгою мольбой;
Не ждать ни радости мятежной,
Ни сладко вяжущей тоски,
Не отвечать улыбкой нежной
На нежный зов чужой руки;
Но день за днем, за годом годы,
В благоговейном забытьи,
Сердцам, возжаждавшим свободы,
Смиренно освещать пути,
И в час блаженного успенья
Окончить жизнь как тяжкий труд,
Не зная, что твое служенье
Любовным подвигом зовут.
«Если я на грозный суд восстану…»
Если я на грозный суд восстану,
Будет скорбь заступницей за грех;
Всю в слезах увижу донью Анну
И услышу Дульсинеи смех.
Этих слез не смыть с лица земного,
Смеха грубого не заглушить.
Скажет Бог: сойди на землю снова
И не бойся снова согрешить.
И в тумане тающем и свежем
Из-за леса мне блеснет восход.
Все, как прежде, да и вы все те же,
Дон-Жуан и рядом Дон-Кихот.
Не изведать вечного блаженства
Всем дерзнувшим на земле любить,
Тем, кто в мире ищет совершенства,
Тем, кто жаждал мир преобразить.
«Как муравейник мир кишит…»
Как муравейник мир кишит,
Как сыч в дупле от жизни прячусь,
И в ночь гляжу, и от души
Не засмеюсь и не заплачу.
И знаю, люди говорят:
Он равнодушен и разумен,
И в меру сыт, и в меру свят,
Полукупец, полуигумен.
И люди правы. С детских лет
Для их труда, для их забавы
Во мне ни слез, ни смех нет,
И если нет, то люди правы.
Но ты, чья бурная весна
Насыщенней любого лета,
Чья плоть, как сумерки, темна,
А взгляд, как нежный луч рассвета,
Ведь ты не скажешь никому,
Что безрассуден друг далекий,
Что жадно он глядит во тьму,
Где тает призрак светлоокий,
Что грех и подвиг — лишь слова
Без оправданья и значенья,
Что одиноко лечь в кровать,
Быть может, злейшее мученье.
А если скажешь, промолчи
О том, что это наша доля,
Что мы одни, как сыч в ночи,
Как ветер средь пустого поля.
«Святой Никола ищущим поможет…»
Святой Никола ищущим поможет,
Пантелеймон болящих исцелит.
Но я молюсь все истовей и строже,
Чтоб замолить блаженный грех любви.
Когда душа проклятой муке рада
И плоть моя как лук напряжена,
Мне помощи угодников не надо,
Чтоб злую чашу осушить до дна.
И вот стою, обретший, утоленный,
Безрадостно свободный от оков,
И в тишине души опустошенной
Немое бремя двух земных грехов.
Еще звенят распавшиеся звенья,
Но мертвый звон сердца не оживит.
Не искуплю я светлый грех забвенья,
Не замолю я темный грех любви.