И дети. Они у меня будут? Вовсе не могу себе это представить.
А семья, жена?
Любовь красочна и ярка только теперь, когда боишься подойти к ней, когда ловишь каждую улыбку и каждый случайный взгляд. А тогда — тогда нужно будет жениться. Любовь, наверное, может случиться и тогда, но отчего-то кажется, что это будет такое же бесцветное и запоздалое чувство, как и вся жизнь, которую я опоздал жить. У меня нет и не будет ничего, что я хотел бы иметь сейчас, что раскрасило бы сегодняшний бледный день.
И в который раз я не мог постигнуть всей несправедливости, по которой мои же ровесники — одни играют в приставку, другие катаются с отцом на машине или всей семьей просто идут по магазинам, третьи принесли от друга кассету с новым фильмом… Вместо этого, я вынужден сидеть посреди бесцветного дня и слушать, как храпит на диване мама. Ей уже ничего не надо, ничего не хочется. Она измотана, раздражительна и скучна. И ей не поведаешь о своих мыслях, не поделишься переживаниями, не посоветуешься в трудной ситуации, не обсудишь фильм. И уж конечно никогда не доказать, как важно мне именно теперь подержать в руках джойстик от приставки. Потому что потом — потом это будет просто не интересно. Я никогда не переживу радость от покупки видеомагнитофона, от выбора нового фильма… То, что случится гораздо позже, станет лишь блеклой тенью всего яркого, что могло бы произойти сегодня, но так и не произошло.
И оставалось лишь — смотреть на вкладыш на столе и перегонять туда-сюда кусочек сладковатой резины во рту.
Bugatti, серебристый. Триста двадцать километров в час.
Но все проходит. Остался в далеком прошлом и тот бесцветный, скучный день. Не знаю, почему, но потом я частенько вспоминал его, именно момент, когда сидел на стуле и рассматривал раскрытый вкладыш. Временами хотелось вернуться назад, чтобы с той секунды пережить жизнь заново; где-то поступить совсем иначе, чем поступил; что-то совершить, чего не было совершено, или, напротив, не делать того, что было сделано. Отчего-то казалось, что в той самой секунде и находилась узловая точка всей моей дальнейшей жизни. Хотя — день как день стоял, многие подобные дни были прожиты как до, так и после. И тем не менее, и тем не менее…
В последние месяцы школы никак не мог решить, куда же пойти учиться дальше. Из нашего класса все уже определились. По крайней мере, те, у кого я интересовался. В основном, на юридические. На экономические шли еще.
— Сейчас не юристы нужны, а аферисты, — пробурчала мама, услышав о моем желании, — а ты подумал, где я деньги для тебя возьму? Совсем мать не жалеешь. Мать губы-зубы испекает на работе, а ты кровь мою пить до конца надумал. Я уже высохла и измоталась с тобой вся, у меня вон и грудей уже давно нет, а тут тебя еще тянуть.
Она была права. Все коммерческие факультеты требовали такие суммы и всего за один семестр, что хватило бы на пять, а то и десять маминых зарплат.
И вот я закончил школу — случилось, наконец, то, о чем долго мечтал. Но ожидаемой полной самостоятельности это не принесло. Нужно было выбирать дальнейший путь. Мама настояла на колледже, на педагогическом. Учитель русского языка. Впрочем, уже тогда зарплату учителям, по слухам, задерживали по три месяца. Но никакие доводы против не рассматривались, она так и заявила:
— Только туда, иначе я деньги тебе давать не буду.
К тому же, вскоре во всей своей незатейливости и безысходности должна была встать проблема армии. В вооруженные же силы идти у меня желания не было совершенно никакого, как, впрочем, и у всякого нормального человека.
«В конце концов, — подумал я тогда, — это не навечно. Закончу пед — и перейду куда-нибудь еще. Пока главное — от армии отвертеться».
Поступил я неожиданно легко. Со своими «четверками» на вступительных через конкурс прошел. И был я студент, и был первый курс.
Тополь
Дождь прекратился, но небо все еще не прояснялось. Тополь решил воспользоваться моментом и прогуляться по окрестностям. Сидеть на одном месте было тревожно, да и просто скучно. Он неспешно сделал несколько кругов вокруг сарая. Свежий влажный воздух ночи приятно щекотал ноздри, хотелось дышать и дышать — полной грудью впитывать в себя потоки кислорода. Где-то снова ухнула Электра, удачно прихлопнув жертву.
Тополь медленно двинулся по тропинке вдоль домов. Фонарик на голове достаточно освещал дорогу, так что когда впереди мелькнула чья-то тень, стало сразу понятно: тень человеческая. Миг — и автомат на боевом взводе.
Справа зашуршало в кустах. Сталкер повел в ту сторону дулом:
— Выходи или стреляю.
Шорох прекратился, но удаляющихся шагов не послышалось, так что было ясно: неизвестный все еще прячется.
— В последний раз предупреждаю: выходи. Или открываю огонь!
Пятно от фонаря высветило испуганное молодое лицо парнишки лет пятнадцати.
— Дядя, а я ничего не сделал, я просто так… — замямлил тот, вылезая из кустов.
Тополь удивился: откуда в Зоне подросток? И в обычной одежде, никакого намека на снаряжение. Самосел и прячется здесь? Или призрак какой-нибудь.
— А ну подошел быстро. Стой! — приказал он, когда парнишка остановился шагах в пяти.
— Вы что, военный? Да?
— Нет, я сам по себе. А ты тут что делаешь?
— Я не знал, что Вы тут, я к Наташке ходил, а тут Вы…
— К какой еще к черту Наташке, — не понял Тополь, — говори, ну, а то мозги размажу!
— Да к какой — к Бурковой Наташке, мы дружим.
— Где прячешься — показывай свое убежище. Ты один тут, кроме Наташки твоей?
Парнишка совсем запутался и, похоже, не знал, что ответить. Наконец, мотнул головой:
— Почему один, мы тут все живем.
И развел руками во все стороны.
Тополь невольно проследил взглядом за жестом парнишки — и оторопел.
Вокруг была обыкновенная мирная деревня. В домах кое-где горел свет, вдоль широкой дороги, вместо узкой заросшей тропинки, светились фонари на чистых столбах, не облепленных Жгучим пухом. Аккуратные кусты шиповника приютились у ровных выкрашенных заборов, у ворот стоял белый Запорожец, один из тех, чьи проржавленные остовы частенько встречались в заброшенных хуторах. И собаки лаяли по-другому, не агрессивно, с надрывом, а как-то лениво, будто переговаривались между собой. Из глубины домов едва слышно доносилась музыка — такую часто крутили на всевозможных ретро-радиостанциях по ту сторону.
Видимо, Тополь выглядел по-настоящему ошалело, потому что парнишка, воспользовавшись моментом, драпанул прочь, а пораженный Тополь остался стоять посреди дороги и озирался на всю эту мирную жизнь, так внезапно обрушившуюся на измотанные Зоной нервы.
В том, что это очередная проделка Зоны, — Тополь не сомневался. На минуту подумал, что — стоит сделать шаг — и вновь окажется в промозглой ночи, полной аномалий и мутантов. Но вот он прошел несколько метров, а картина вокруг не менялась: все так же звучала музыка, стоял белый Запорожец, светились окна домов.
«А как же…» — подумал он и рванул в сторону сарая.
Сарай обретался на прежнем месте, только с аккуратно навешенным амбарным замком и абсолютно целехонький. Тополь потрогал замок и постучал в дверь. С той стороны захрюкало. Ясно, что ни ученого, ни новичка внутри не было. Сталкер опустился на траву и стал думать.
Либо это глюк, либо Зона переместила его на несколько лет — точнее, даже на несколько десятков лет — назад, еще до взрыва на реакторе. Но ни про временные провалы, ни о каких-то временных аномалиях до сей поры слышно не было. Но Зазеркалье… Здесь мало кто бывал и еще меньше возвращались; да и те, кто возвращался… А вдруг он уже сошел с ума, и все окружающее видит только в бреду?
Но и этот сарай, и трава, и вообще вся деревня были так последовательны, реальны и тверды, что, никак не походили на плоды галлюцинаций.
В фильмах в подобных случаях герой случайно натыкается на клочок газеты или видит даже всю газету целиком, и убеждается, что перенесся во времени. Тополь поискал глазами газету. Нет, никакой газеты не обнаружилось, что лишний раз подтверждало реальность происходящего. Во сне на глаза обязательно попалась бы газета. Как человек, находясь внутри кошмара, открывает дверь в комнату и боится, что сейчас увидит своего двойника… и, конечно же, видит его. Но теперь Тополь хотел видеть газетный клочок — и не видел ничего, кроме навозной кучи, сладко вонявшей неподалеку. Что совершенно логично: от свиней ведь всегда много навоза. А сами свиньи хрюкают в сарае. И куча воняет. Все совершенно явственно, и никакой это не сон.