Беспощадная эксплуатация все же не смогла истребить в подростке его поэтического таланта. Он был на удивление работоспособен. Когда заканчивался 12-часовой рабочий день, он продолжал работать для себя, порой до поздней ночи, при лунном свете, потому что на свечи уже не хватало.

Чтобы понять, над чем же он трудился, надо уяснить себе, что его отец был в приходе еще и ризничим церкви св. Марии Рэдклиффской XIII века. Архивом старинной церкви, по сути дела, никто не занимался: кто отпирает древние лари, кто роется в них, кто вынимает и уносит погрызенные мышами документы. Отец переплетал в пергаменты тетради школяров, мать пускала их на выкройки, а сыну, к чему бы он ни прикоснулся, всюду попадались старые письма, старинные документы. Он стал перечитывать их, пока совершенно ни проникся духом английского средневековья, да и сам научился писать на языке ветхих пергаментов.

Этот своеобразный талант к подражанию подвергся испытанию в октябре 1768 года, когда в Бристоле открывали заново отстроенный старинный мост. К великому изумлению бристольцев в одной из газет появилось старинное описание церемонии открытия старого моста, проходившей в XV веке. Неизвестный отправитель сообщал только, что описание он скопировал с рукописи того времени.

Сотрудники газеты удивились еще больше, когда к ним в редакцию спустя несколько дней заявился 16-летний юноша и признался, что это он прислал описание, а дома у него имеется еще несколько старинных рукописей.

Об этом прознали еще два бристольских любителя старины, они взяли юношу под свое крыло, одолжили ему книг, приняли в своих домах.

За эго от него ждали старинных копий.

И они одна за другой были ими получены, но теперь уже как лирические, драматические и повествовательные поэмы Томаса Раули, жившего в XV веке монаха, каноника церкви св. Марии Рэдклиффской.

Оба любителя искусств — один хирург, другой разбогатевший торговец — были очарованы архаичностью звучания сти-хов. Но все же ограничились восхищением и обедами. Им и в голову не приходило открыть кошельки ради юноши, перебивающегося на пять шиллингов в неделю.

Однако на редкость честолюбивый юноша не удовлетворился тщетой сладких лакомств: он жаждал славы. Он предложил сочинения монаха Раули одному лондонскому издательству. Ответа не последовало. В довершение всего у него начались неприятности в конторе: хозяин-адвокат пронюхал что-то об этих литературных опытах и почел их вредными, дескать, его писец наверняка что-то выгадывает для себя из 12-часового рабочего дня. Он стал следить и, напав на зловредные писания, неумолимо рвал их.

Тогда запертый в атмосфере провинциального городка, эксплуатируемый за нищенскую плату юноша-поэт задумал смелый шаг. Он обратится к самому Хорасу Уолполу, автору «Замка Отранто».

Из переписки завсегдатаев лондонских и парижских салонов вырисовывается фигура этого героя, достаточно сказать, что и сам он был знатен, его готический замок был известен не только значительным собранием произведений искусства, но и типографией, которую завел этот барин, кокетничавший литературными занятиями, чтобы печатать свои труды, а также произведения своих друзей.

«Замок Отранто» вышел в свет в 1764 году. Уолпол издал его анонимно, как перевод старинной, готической печати, итальянской книги. Но это не была сознательная мистификация, просто авторский прием — во втором издании книги он уже назвал себя. Мне удалось прочесть пару строк аннотации к книге: «В одном из крепостных замков Италии происходят таинственные вещи, зловещие приметы, кровоточащие портреты и прочие подобные предвестники рока, настигающего это семейство». Другими словами, это был настоящий роман ужасов.

Юноша послал своему собрату по перу, аристократу, в качестве образца несколько стихотворений монаха Раули. Наверняка рассчитывая на то, что если при посредничестве Уолпола они предстанут перед публикой и будут иметь успех, тогда и он сбросит маску. Уолпол отписал в Бристоль, что стихи отмечены печатью «дивного духа и гармонии», где, мол, остальные рукописи Раули? Он готов некоторые из них напечатать.

Дитя и Радуга! Уже так недалеко, еще лишь несколько шагов и он ступит на семицветный мост славы! Он тут же выслал несколько стихотворений и написал, что сам он сын бедно» вдовы, за нищенскую плату строчит бумаги в одной адвокатской конторе.

Радуга тут же поблекла и растаяла. Уолпол показал стихи друзьям. Среди них был Грей, сын богатого биржевика, который тоже грешил подражаниями средневековой поэзии. Он отверг стихи: современная фальсификация.

Тон знатного коллеги по перу резко переменился. Он вернул стихи с припиской: «Оставайтесь при адвокате, позднее, когда составите состояние, можете посвятить себя литературной учебе».

Некоторые из биографов аристократа-любителя стремятся эти бессердечные, холодно-презрительные строки представить якобы как добрый совет. Как же, совет! Оскорбленное тщеславие, тайная зависть так и сочится из этих строк, набросанных со всею возможной надменностью, потому что ему пришлось признать, что вот этот провинциальный паренек — настоящий поэт, а он, сын всемогущего премьер-министра, он рядом с ним — просто пописывающий джентльмен.

А мальчику Чаттертону оставалось сознание того, что хотя талантом он настолько же выше автора «Замка Отранто», насколько самая высокая башня готического замка превосходит по уровню высоты ее же типографский подвал, да вот только ворота замка захлопнулись перед поэтом-бедняком.

К этому добавилась новая беда: адвокату надоели побочные поэтические занятия писаря, и он выставил его из конторы.

Оба его покровителя, хирург и торговец, организовали сбор денег в пользу Чаттертона, собрали несколько фунтов, чтобы он мог попытать счастья в Лондоне. Это было самое большое желание юноши. Мечта о славе опять засияла радугой сквозь лондонский туман.

Он снял комнату в одном из пригородов Лондона, вернее койку. Да и той только половину, потому что ему пришлось делить ее с другим молодым человеком.

Сосед по койке хорошо устроился при парнишке из провинции, как он говорил позже, тот почти не спал, до утра сидел и писал. Он засыпал лондонские журналы своими сочинениями, их хватило бы на целый номер. Он уже пытал счастья не только произведениями монаха Раули, но и под своим именем писал стихи, прозу, политическую сатиру.

Но он не знал, что Лондон — город денег, где у людей вместо сердца — карман, и раскрывать его перед первым встречным они не торопились. Не знал он, что здесь один способ пробиться в писатели — поступить на службу к какому-нибудь лорду, прославлять его и поносить его противников.

В семнадцатилетнем парне была гордость пламенного ума. Он не желал лакействовать, ему хотелось собственными силами выбиться из неизвестности. Он обивал пороги редакций и возвращался, чуть ли не ежедневно обогащая свой горький опыт. Неопытностью провинциала нагло пользовались. За статью ему платили один шиллинг, за стихотворение и только треть — восемь пенни. Один журнал взял у него сразу шестнадцать баллад всего за десять с половиной шиллингов. Судя по его записям доходов, таким лихорадочным трудом он заработал всего двенадцать фунтов, то есть на день у него приходилось по два шиллинга.

Из этих нищих заработков он еще умудрялся посылать подарки домой, писал домашним обманные письма, сообщая, как, дескать, хорошо идут дела в Лондоне, что его начинают признавать, перед ним открывается славная будущность.

Только и эта тоненькая струйка денег вдруг иссякла. Журналы были забиты рукописями Чаттертона. Случалось, ему возвращали одну из самых прекрасных его поэм, потому что «она не подходила по объему журнала». Несчастного парня качало без единого пенни, да, именно качало от голода, в этом большом бесчувственном городе. И только у его квартирной хозяйки сжалось сердце при виде этого вконец исхудавшего, с впавшим лицом, бледного, но с горящим взором юноши, она пригласила его пообедать.