— Спасибо, у меня совсем нет аппетита, — ответил он и закрылся в своей комнате, вернее в каморке, к тому времени он жил в своем уголке один.
И это говорил юноша, три дня не бравший в рот пи крошки.
На другое утро, поскольку он не отвечал на стук, взломали дверь. Его нашли на кровати мертвым. Гордый юноша ни в ком не нуждался. Люди не захотели ему помочь, тогда он покинул их. Он отравился.
Было 25 августа 1770 года. Ему еще не исполнилось и восемнадцати лет…
Похоронили его в братской могиле бедняков, там его следы окончательно затерялись. Следы одного из блистательных гениев Англии.
После его смерти, естественно, газеты запестрели его именем. «Мы потеряли великого поэта», — вздыхали толстые журналы, те, которые платили ему жалкие гроши. Им вдруг открылась поэтическая красота его стихов, скрытая маской модной архаики. Мэлоун, один из наиболее видных шекспи-роведов, иисал, что в Англии со времен Шекспира не рождалось подобного таланта.
Его сочинения, которые он писал с четырнадцати лет, позднее вышли национальным изданием. Имя его увековечено на мемориальной доске в Бристоле, в церкви св. Марии Рэдклиффской, где он призвал к жизни фигуру монаха Раули.
А что же Уолпол? Тот стал знаменит, унаследовав от отца высокий ранг и большое состояние, возможно совсем незаслуженно, потому что злые языки утверждали, что его отец вовсе ему не отец, а отец совсем другой — лорд по имени Херви. Литературной известностью Уолпол был обязан своей обширной переписке, которую сочли остроумной и несколько раз переиздавали в нескольких томах.
Однако все эти тома перевешивает одно единственное письмо, которое отсутствует в этом собрании{Я включил сюда несколько стихотворных строк, в которых Чаттертон излил свою горечь в отношении Уолпола.
Уолпол! Я и в мыслях не имел,
Сколь ты жестоко сердцем очерствел;
Вкушая роскошь, ты не внял мольбе
Подростка одинокого, к тебе
Воззвавшего; его стыдить ты рьяно, -
А сам не знал подобного обмана?
«Отранто» вспомни! — Что за словопренье?
Презреньем я отвечу на презренье.
(Пер. Д. В. Сильвестрова)}:
«Сэр, я не могу примирить Ваше отношение ко мне с теми представлениями о Вас, которые я некогда разделял. Сэр, я полагаю себя оскорбленным: не будучи осведомлены о моих обстоятельствах, Вы не осмелились бы обходиться со мною подобным образом. Дважды обращался я к Вам с просьбой вернуть мне копии рукописей — от Вас ни слова. Буду признателен, если Вы объяснитесь или извинитесь за свое молчание.
Томас Чаттертон.
Июля 24 дня».
Литератор Шамуель Немеш, один из самых ловких мастеров-фальсификаторов, сбывал свои подделки за деньги. Была у него лавка древностей в Буде, в ней битком было всяких рукописей, бумаг, медалей и орденов, оружия. Он даже писал статьи по антиквариату в научные журналы.
Поначалу он занимался подделками просто из любви к искусству, позднее, когда подметил, как легко и просто можно обвести вокруг пальца и самого ученого из ученых, поставил дело на широкую ногу.
На старинных пергаментах бледными чернилами он писал якобы древние венгерские, латинские и немецкие тексты. Он мог точно копировать не только средневековые готические и латинские буквы, но и древневенгерские и даже татарские письмена. Мастерски подделанные тексты вставлял в переплеты старинных фолиантов и снисходительно «дозволял» ослепленным ученым мужам «открывать» такие редкости и за хорошие денежки приобретать их{Подробно описывает эти фальсификации Бела Тот в книге «Венгерские редкости» (Béla Tóth. Magyar ritkaśagok. Будапешт, 1899). Всего он описывает 26 подделок.}.
Подделывал он карты XV столетия, охранные грамоты и указы татарских ханов, договоры, скрепленные большими висячими печатями, дворянские грамоты, даже одну иллюстрированную венгерскую летопись 1301 года. В 1851 году из вторых рук ее приобрел венгерский Национальный музей, а Габор Матраи, замечательный музыковед и хранитель библиотеки музея, 24 июля провел ознакомительные чтения по ней в Венгерской академии наук.
На эту удочку попался и другой наш замечательный ученый Янош Йернеи (1800–1855), один из тех, кто занимался древней историей Венгрии, однако же питавший иллюзии относительно истории венгерского языка. Особенно его поразили молитвы времен короля Андраша I, которые счастливчику Шамуелю якобы удалось откопать в Клагенфурте среди прочих древних текстов. Йернеи провел детальнейший научный анализ и признал молитвы оригинальным текстом, о чем и написал в своей работе «Сокровища венгерского языка эпохи династии Арпадов» («Magyar nyelvkincsek az Árpádok korából», 1854).
Свое мнение он выразил так:
«Эти два текста настоящие, оригинальные; это древности, несущие все признаки той эпохи, соответствующие всем ее устремлениям, выраженным с соблюдением всех дипломатических правил. Вследствие чего оригинальность этих бесподобных национальных сокровищ, если кому, не дай
Бог, придет на ум подвергать сомнению либо под воздействием не знамо какого духа подозревать в чем-либо, то его затруднения и сомнения рассеять и просветить себя заявляю готовым во всякое время, более того, выступить в их защиту святым долгом для себя почитаю».
Позднее, когда лихорадка иллюзорной лингвистики немного отпустила, и «национальные сокровища» проанализировали прояснившимся взглядом, то и с секретов лавки древностей в Буде тоже спала кисея. О том свидетельствует собственноручная надпись того же Габора Матраи на пергаментном переплете небольшого старинного кодекса, попавшего в собрание Национального музея в 1874 году. Так вот, эта надпись подтверждает, что, как говорится, фальшивые монеты и звенят-то не по-настоящему:
«Носящая ложные признаки старины иллюстрированная рукопись изготовлена в будайском заведении покойного Литерати Немеш Шамуеля мошенничества для».
Только что такое эти заблуждения венгерских ученых-мечтателей в сравнении со скандалом, разразившимся в 1795 году в Англии вокруг пресловутых подделок Шекспира!
У Самюэля Айрленда была букинистическая лавка в Лондоне. Сам он был известен как большой поклонник литературы, особенно творчества Шекспира; по этой причине разные литературные знаменитости той поры назначали друг другу встречи в его лавке.
Был у него 18-летний сын Уильям Генри. И у паренька просто звенело в ушах от множества разговоров о литературе, чтений, декламаций, и он сам читал с отцом старинные стихи, а среди них и «Баллады Раули» Чаттертона. Поначалу дела молодого Уильяма Генри развивались по сценарию, очень похожему на историю Чаттертона; но не более чем походит раскрашенный оттиск репродукции-эстампа на оригинальное живописное полотно.
Молодой человек получил хорошее образование, отец даже несколько лет учил его в Париже. Потом отдал его писарем к лондонскому адвокату. Шкафы в адвокатской конторе оказались набиты старинными документами, по большей части времен Елизаветы и Якова I, то есть как раз шекспировской эпохи. В один прекрасный день Уильям Генри заявился домой с сообщением, что ему удалось в свалке документов обнаружить договор на покупку земельного участка в Стратфорде за собственноручной подписью Шекспира. Бумага, чернила, юридический слог той поры без сомнения свидетельствовали об оригинальности документа. Ученые посетители книжной лавки одобрительно закивали головами.
Первый успех окрылил молодого человека, теперь уже вместо простой подписи он стал приносить домой целые рукописи Шекспира. Счастливый отец радовался настоящему небольшому собранию этих рукописей.
Правда, про них уже нельзя было утверждать, что все они вынырнули из шкафов адвоката. Следовало подумать о другом их происхождении. Уильям Генри-младший выдумал историю об одном якобы не пожелавшем назвать себя добросердечном джентльмене, которому эти бумаги достались по наследству, и он с беспримерным великодушием подарил их Айрленду-младшему как «пламенного ума юноше и духовному собрату Шекспира».