ЧЕРНЫЕ РУКИ
Черные руки вздымают мосты.
Мертвые люди вздымают персты.
Мать моя, руку вздымаешь и ты.
Черною тенью скользят облака.
С визгом и воплем несется река.
Давит ее человечья тоска.
Нет ей покоя от мертвых гостей.
Русло от боли сжимается в ней.
Волны — и те человечней людей.
Вихри — и те человечней врага.
В ужасе гонят они облака.
Полная слез, негодует река.
ОТВЕЧАЕТ СЫН
О, посмотри на меня через горе и муку,
мать моя бедная! Как ты теперь далеко!
Больно тебе? Протяни мне холодную руку.
Мысли мои переломаны, словно игрушки.
Голоден я. Но едва я беру молоко, —
пламя встает, выбиваясь из глиняной кружки.
Горло, сжимаясь, глоток возвращает обратно.
Хлеб сиротливо лежит на холодном столе.
Мать моя бедная! Горе мое необъятно.
Ненависть, ненависть! Я опрокинут тобою.
Нет мне покоя в довольстве, в семье и в тепле,
в пище, в работе — ни в чем не найти мне покоя.
Нет мне покоя: убийцы идут по земле.
ОТВЕРНУТСЯ ТРАВЫ
Кадры из тысячи фильмов бегут,
голову кружат, дышать не дают.
Как ни болят мои очи, сегодня я вряд ли усну.
Тянутся руки — бессильные руки — к вину.
Даст ли оно мне забвенье? Навряд!
Лишь сновиденья огнем загорят.
Капая на руки, катятся слезы мои,
как ненавижу я жалкие слезы мои!
Глупый, зачем ты смежаешь глаза?
Спящего разве минует гроза?
Травы — и те от тебя отвернутся в бою,
если за мать не отмстишь ты сегодня свою.
ТОЛЬКО МЫ!
Там, где родился, — отчизна твоя дорогая,
где говорить научился — там родина… Как же
назвать
эту страну, где рожден я, где вырос, играя,
где как собаку убили мою
беззащитную мать?
Вырвать ли мне мой язык изо рта иль смиренно
в сердце своем упокоить могильные эти холмы?
О, расступись, мое небо! Исчезни, дунайская пена!
Звезды над нашей страною зажжем только мы.
Только мы!
КЛАССИКИ ГРУЗИНСКОЙ ПОЭЗИИ
ДАВИД ГУРАМИШВИЛИ
ЗУБОВКА
На мотив русской песни «Казак — душа правдивая»
Я из Зубовки однажды к дому возвращался
И с красоткой чернобровой в поле повстречался.
На лице ее прекрасном родинка чернела,
Красота ее внезапно сердцем овладела!
Я спросил ее: «О солнце, держишь путь куда ты?
Из какого ты селенья, из какой ты хаты?
Я узрел тебя, и сердце стало словно камень,
Окропи меня водою, жжет меня твой пламень!»
Осерчав, она сказала: «Грех тебе, злодею!
Как просить ты смеешь, чтобы стала я твоею!
С соловьем любиться розе, не с тобой, вороной!»
Слыша это, я заплакал, в сердце уязвленный.
И она сказала снова: «Прочь, отстань, прошу я!
Не хочу тебя, другому здесь принадлежу я.
Мой супруг тебя красивей, мужественней с виду».
Обезумел я, почуяв горькую обиду.
А она: «Ни слова больше! Отцепись, проклятый!» —
И ударила, ругая, палкой суковатой.
Покачнулся и упал я, потеряв сознанье,
И она передо мною встала, как сиянье,
Пожалела, наклонилась и взяла за руку:
«И за что ты, неразумный, принимаешь муку?»
Я сказал: «Из-за тебя я разума лишился,
Не обласканный тобою, с жизнью распростился!»
И красавица с улыбкой ласково сказала:
«Если нас с тобой увидят, худо бы не стало.
Встань, пойдем, пора вернуться каждому до дому,
Будешь здесь, так снова выйду я к тебе, дурному».
И ушла она, пропала, чудо черноброво,
Лишь оставила на память ласковое слово.
С той норы я, раб влюбленный, всё гляжу на поле,
Лишь пришла бы, ничего я не желаю боле.
— Я приду, — она сказала. Полный ожиданья,
Не могу в тоске по милой я сдержать рыданья.
В час кончины одинокой не она, так кто же
Дверь в загробное селенье мне откроет, боже?
Послужить моей любимой жажду я, унылый.
Переполненное сердце вечно жаждет милой.
У нее в руках, я знаю, чтобы жил и впредь я,
Есть и хлеб существованья и вода бессмертья.
Дай мне, боже, только ею жить в годины эти!
Разве есть еще другая, лучшая, на свете?
За меня она, я знаю, вытерпела муки,
Вижу лик ее обмерший, связанные руки.
Где теперь ты, дорогая? Отзовись скорее!
Ты была мне в целом мире всех людей роднее.
Я в аду тебя не вижу, ты в стране господней.
Так возьми ж меня с собою прочь из преисподней!
Я в аду тебя не вижу, ты в стране господней,
Так возьми ж меня с собою прочь из преисподней!
Так возьми ж меня с собою прочь из преисподней!
ГРИГОЛ ОРБЕЛИАНИ
МУХАМБАЗИ («Не давай мне вина…»)
Не давай мне вина — пьян я, пьян без вина,
опьянен я твоей красотой!
Если выпью вина, мне изменит язык,
посмеется судьба надо мной.
Он расскажет тебе, как я молча страдал
бесконечное множество дней,
Он расскажет тебе о печали моей,
о любви безнадежной моей,
О великом и жалком несчастье моем,
помутившем рассудок больной.
Не давай мне вина — пьян я, пьян без вина,
опьянен я твоей красотой!
Если голос рассудка над сердцем моим
потерял свою власть не вполне,
Даже эту почти безнадежную власть
уничтожить ты хочешь во мне.
Ты ведь знаешь, как мало мне нужно,
чтоб я обезумел, любовью объят,—
Только малую долю вниманья ко мне,
лишь один твой приветливый взгляд.
Всё ты знаешь, но чашу, но чашу вина
ты даешь мне, смеясь надо мной…
Не давай мне вина — пьян я, пьян без вина,
опьянен я твоей красотой!
Ах, на гибель мою, на погибель мою,
на своем ты стоишь, на своем!
Как безумец, я пью эту чашу мою,
я не знаю, что будет потом.
Ты мне розу даешь — что мне роза твоя,
если вижу я розу ланит?
О, склони ко мне чистую розу ланит,
пусть я буду тобою убит.
Ах, зачем мне вино, если сердце полно
лишь одною, одною тобой!
Не давай мне вина — пьян я, пьян без вина,
опьянен я твоей красотой!
Если, полный любви, я гляжу на тебя —
вся кругом замолкает земля.
Расцветает на дивных ланитах твоих
благовонный цветок миндаля.
О, позволь мне прижаться к его лепесткам —
изнемог я в напрасной борьбе.
Сам себя я на смертные муки предам,
но откроюсь, откроюсь тебе.
Слушай, всё я скажу. Гаснет сердце мое,
помутился мой разум больной…
Не давай мне вина — пьян я, пьян без вина,
опьянен я твоей красотой!