«Нигде никогда не блистаю…»
Нигде никогда не блистаю,
Порой только тенью мелькну, –
Отсталый от родственной стаи,
Давно я ушел в тишину.
Люблю чуть мерцающий, кроткий
Светильник у древних божниц,
Да памяти стертые четки,
Да шелест любимых страниц.
Мне келья моя не наскучит, –
В ней шепчут цветы на окне,
В ней тень мою ветер певучий
Баюкает в ласковом сне.
Нигде никогда не блистаю, –
Я – тень от каких-то вершин,
Но я не тоскую – я знаю,
Что я и один – не один,
Что в жизни холодной и тесной
И тени имеют друзей,
И кто-нибудь милый – безвестный –
Сочувствует тени моей.
«От боли длительной нет мочи…»
От боли длительной нет мочи,
И жгуче, терпко и хмельно,
В хрустально-черной чаше ночи
Бурлит бессонницы вино.
И в памяти, как на экране,
Я вижу ряд своих грехов,
Ошибок и разочарований,
Ненужных дел и праздных слов.
И боль раскаянья сильнее
Телесной боли, – жгучий стыд
За недостойные затеи
Сильней, чем жар в крови, палит.
Двойною тяжестью страданья –
Души и тела – я томим,
И стоном жалобным моим
Нарушен стройный хор молчанья.
«Как невидимая птица, ветер…»
Как невидимая птица, ветер
Постучал в окно, шепнул: Впусти!
Но лишь вздохом я ему ответил, –
До окна мне нынче не дойти.
Жаль мне ветра – птицы одинокой,
Жаль, что в дни, когда я сильным был, –
В дни беспечной юности далекой, –
Не поймал его, не приручил…
Улетит, а мне опять приснится
Тот же грустный непонятный сон,
Что мечусь и я по жизни птицей,
Что и я никем не приручен.
«Бесформенное серое вплотную…»
Бесформенное серое вплотную
Придвинулось и, не касаясь, давит…
Я спрашиваю мысль – еще живую:
– Ну, что ж? Конец? – Но мысль юлит, лукавит;
«Мы ничего не знаем… Как случится…
Врач говорит… Быть может… Не пойму я…»
Да, мы не знаем. Что-то постучится
Войдет и уведет во тьму немую.
А может быть, войдет совсем иное
И уведет в страну цветов и света,
В страну гармоний вечных и покоя?..
Да, мы не знаем. Справедливо это.
Мы в этой жизни знаем слишком много,
И часто тяжко было нам от знанья,
Теперь – конец, и знанье – лишь у Бога,
А мы – всё те ж, что в первый день созданья.
«Раньше смерть не всегда замечали мы…»
Раньше смерть не всегда замечали мы, –
Проходила она стороной,
Не томила нас долго печалями, –
Кто умрет, значит – вечный покой.
Очертаньями, звуками, красками
Мир ласкал, волновал и манил,
Расстилалась коврами ширазскими
Жизнь над черным зияньем могил.
Годы шли, и всё чаще заглядывать
Стала смерть в наш редеющий круг,
И ковры перестали нас радовать, –
Будто стерлись и выцвели вдруг.
И теперь – разлученные с милыми –
Мы ступаем с опаской, и взгляд
Ищет щели в коврах над могилами,
Но ковры свою тайну хранят.
«Горек хлеб и утреннее кофе…»
Горек хлеб и утреннее кофе,
Если в сердце горечь поселилась,
Если мысль о новой катастрофе
Прочно в голове укоренилась.
Трусость, что ли, перед болью новой?
Или просто старость наступила? –
Ведь суровей участи суровой
Быть не может. Худшее уж было.
«Легко сказать: Бодрись!..»
Легко сказать: Бодрись!
Легко сказать: Забудь!
А если круто вниз
Сорвался жизни путь?
А если я – изгой?
А если я – один?
А если я грозой
Снесен с родных вершин?
Ведь нет подняться сил,
Ведь сломано крыло,
Ведь я не позабыл.
Как наверху светло!
«Кудри на ночь расчесала…»
Кудри на ночь расчесала
Гребнем синих гор заря,
Улыбнулась и пропала,
Удалилась за моря.
Выползает мгла седая
На луга, покинув лог,
И темнеет, увядая,
Бледный вечера цветок.
Тишина, раскинув сети,
Ловит, душит каждый звук,
Только резвый вольный ветер
С кем-то шепчется вокруг.
Небеса темнеют быстро,
Россыпь звездная видна
И мерцает – будто искры
В чаше синего вина.