За все это время только одно интересное событие и произошло. В последний день.Дрыхну это я перед ночной своей вахтой, и вдруг будит меня Корней.
— Что это ты среди бела дня завалился?— спрашивает он меня недовольно, но недовольство это, я вижу, какое-то ненастоящее.
— Жарко, — говорю. — Сморило.
Сморозил,конечно, спросонья. Как раз весь этот день дождик с самого утра моросил.
— Ох,распустил я тебя,— говорит он.— Ох,распустил.У меня руки не доходят, а ты пользуешься… Пойдем. Ты мне нужен.
Вот это номер,думаю. Понадобился. Ну, конечно, вскакиваю, постель привел в порядок, берусь за сандалии, и тут он мне преподносит.
— Нет,— говорит.—Это оставь.Надень форму.И оправься как следует…причешись. Вахлак вахлаком, смотреть стыдно…
Ну, ребята,думаю,моря горят,леса текут, мышка в камне утонула. Форму ему. И разобрало меня любопытство,сил нет. Облачаюсь, затягиваюсь до упора, причесался. Каблуками щелкнул.Слуга вашего превосходительства. Он осмотрел меня с головы до ног, усмехнулся чему-то, и пошли мы через весь дом к нему в кабинет. Он входит первым,отступает на шаг в сторону и четко по-алайски произносит:
— Разрешите,господин старший бронемастер,представить вам. Бойцовый Кот его высочества, курсант третьего курса Особой столичной школы Гаг.
Гляжу— и в глазах у меня потемнение, а в ногах дрожание. Прямо передо мной, как приведение, сидит, развалясь в кресле,офицер-бронеходчик. Голубой Дракон,«Огонь на колесах» в натуральную величину, в походной форме при всех знаках различия. Сидит, нога на ногу, ботинки сияют, шипами оскалились, коричневая кожаная куртка с подпалинами,с плеча свисает голубой шнур — тот еще волк, значит… И морда, как у волка, горелая пересаженная кожа лоснится, голова бритая наголо, с коричневыми пятнами от ожогов, глаза, как смотровые щели, без ресниц…Ладони у меня,ребята,сами собой уперлись в бедра,а каблуки так щелкнули, как никогда еще здесь не щелкали.
— Вольно,курсант,— произнес он сиплым голосом,берет из пепельницы сигаретку и затягивается, не отрывая от меня своих смотровых щелей.
Я опустил руки.
— Несколько вопросов, курсант, — сказал он и положил сигарку обратно на край пепельницы.
— Слушаю вас, господин старший бронемастер!
Это не я говорю,это мой рот сам отбарабанивает. А я в это время думаю: что же это такое, ребята? Что же это происходит? Ничего не соображаю. А он говорит, невнятно так, сглатывая слова,я эту ихнюю манеру знаю:
— Слышал, что его высочество удостоил тебя… а-а… жевательным табаком из собственной руки.
— Так точно, господин старший бронемастер!
— Это за какие же… а-а… подвиги?
— Удостоен как представитель курса после взятия Арихады, господин старший бронемастер!
Лицо у него равнодушное, мертвое. Что ему Арихада? Опять взял сигарку, осмотрел тлеющий кончик, вернул в пепельницу.
— Значит, был удостоен… Раз так,значит… а-а… нес впоследствии караульную службу в ставке его высочества…
— Неделю, господин старший бронемастер, — сказал мой рот, а голова моя подумала: ну, чего пристал? Чего тебе от меня надо?
Он вдруг весь подался вперед.
— Маршала Нагон-Гига в ставке видел?
— Так точно, видел, господин старший бронемастер!
Змеиное молоко.Экий барин горелый выискался! Я с самим генералом Фраггой разговаривал,не тебе чета,и тот со второго моего ответа позволил и приказал: без званий.А этому, видно, как музыка: «Господин старший бронемастер». Новопроизведенный,что ли?А может,из холопов,выслужился… опомниться не может.
— Если бы сейчас маршала встретил, узнал бы его?
Ну и вопросик! Маршал— он был такой низенький, грузный, глаза у него все слезились.Но это от насморка.Если бы у него глаза не было или, скажем, уха… а так — маршал как маршал. Ничего особенного. В ставке их много, Фрагга был еще из боевых…
— Не могу знать, — сказал я.
Он снова откинулся на спинку кресла и снова взялся за сигарку. Не нравилась ему эта сигарка.Он ее больше в руках держал да обнюхивал, чем затягивался. Ну и не курил бы… вон бычок какой здоровенный,а я мох курю…
Он подобрал под себя свои голенастые ноги, поднялся, прошел к окну и стал спиною ко мне со своей сигаркой — только голубой дымок поднимается из-за плеча. Думает. Мыслитель.
— Ну,хорошо,— говорит,совсем уже невнятно, и получается у него «нухшо». — А нет ли у тебя… а-а… курсант, старшего брата у нас в Голубых бронеходцах?
Даже морду не повернул. Так, ухо немножко в мою сторону преклонил. А у меня, между прочим, три брата было… могли бы быть, да все в грудном возрасте померли. И такая меня злоба вдруг взяла, на все вместе разом.
— Какие у меня, змеиное молоко, братья?— говорю.— Откуда у нас братья? Мы сами сами-то еле живы…
Он мигом ко мне повернулся,словно его шилом ткнули. Уставился. Ну чисто бронеход! А я вроде бы в окопе сижу… У меня по старой памяти кожа на спине съежилась,а потом думаю: идите вы все с вашими взорами, тоже мне— старший бронемастер драной армии… Сам небось драпал, все бросил,аж сюда додрапал, от своих же небось солдат спасался… И отставляю я нагло правую ногу, а руки завожу за спину и гляжу ему прямо в смотровые щели.
Полминуты он, наверное, молчал, а потом негромко посипел:
— Как стоишь, курсант?
Я хотел сплюнуть, но удержался, конечно, и говорю:
— А что? Стою как стою,с ног не падаю.
И тут он двинулся на меня через всю комнату. Медленно, страшно. И не знаю я, чем бы это все кончилось, но тут Корней из своего угла, где он все это время сидел с бумажками, подает вдруг голос:
— Бронемастер, друг мой,полегче… не заезжайте…
И все. По опаленной морде прошла какая-то судорога, и господин старший бронемастер, не дойдя до меня, свернул к своему креслу. Готов. Скис Голубой Дракон. Это тебе не комендатура. И ухмыльнулся я всем своим одеревенелым лицом как только мог нагло.А сам думаю:ну,а если бы Корнея не было? Вышел бы Корней на минуту?Ударил бы он меня,и я бы его убил. Точно, убил бы. Руками.
Он повалился в свое кресло,придавил наконец в пепельнице эту сигарку и говорит Корнею:
— Все-таки у вас здесь очень жарко, господин Корней… Я бы не отказался от чего-нибудь… а-а… освежающего.
— Соку? — Предлагает Корней.
— Соку? А-а… нет. Если можно, чего-нибудь покрепче.
— Вина?
— Да, пожалуйста.
На меня он больше не смотрит.Игнорирует.Берет у Корнея бокал и запускает в него свой обгорелый нос. Сосет. А я обалдел.То есть как это? Нет, конечно, всякое бывает… тем более,разгром… разложение… Да нет! Это же Голубой Дракон! Настоящий! И вдруг у меня как пелена с глаз упала. Шнурок… вино… Змеиное молоко, да ведь это же все липа! Корней говорит:
— Ты не выпьешь, Гаг?
— Нет,— говорю. — Не выпью. И сам не выпью, и этому не советую… господину старшему бронемастеру.
И такое меня веселье злое разобрало, я чуть не расхохотался. Они оба на меня вылупились. А я подошел к этому горелому барину, отобрал у него бокал и говорю — мягко так, отечески поучаю:
— Голубые Драконы,— говорю,— вина не пьют.Они вообще спиртного не пьют. У них, господин старший бронемастер,зарок: ни капли спиртного, пока хоть одна полосатая крыса оскверняет своим дыханием атмосферу Вселенной. Это раз. А теперь шнурочек…— Берусь я за этот знак боевой доблести, отстегиваю от пуговицы куртки и аккуратненько пускаю его вдоль рукава.— Шнурок доблести только по уставу вам положено пристегивать к третьей пуговице сверху. Никакой настоящий Дракон его не пристегивает. На гауптвахтах сидят, но не пристегивают. Это, значит, два.
Ах,какое я наслаждение испытывал.Как мне было легко и прекрасно!Оглядел я еще раз их, как они меня слушают, будто я сам пророк Гагура, вещающий из ямы истину господню,да и пошел себе на выход.На пороге я остановился и напоследок добавил:
— А при разговоре с младшим по чину,господин старший бронемастер,не велите себя все время величать полным титулом.Ошибки здесь большой, конечно, нет, только уважать вас не будут.Это не фронтовик,скажут,это тыловая крыса в форме фронтовика.И лицо обгорелое вам не поможет.Мало ли где люди обгорают…