Ну,было там про этого парнишку,про Данга.Жил он,как и я, в столице и даже недалеко от меня,напротив зоопарка.Отца у него убили еще во время первого тарского инцидента.Он был ученый,ловил в устье Тары каких-то своих научных рыб,ну,там его ненароком и шлепнули. Остался он один с матерью. Как и я. Только мать его была интеллигентная и пошла в учительницы, музыку преподавала.А он,между прочим, сам тоже был парень с головой. Премии всякие в школе хватал,главным образом— по математике. У него способности были большие,вроде как у меня к технике,только больше. Когда началась эта война, он чуть ли не в самую первую бомбежку попал под бомбу, ребра ему поломало, правую ногу навеки изуродовало.
И пока я,значит, брал Арихаду, подавлял бунты и ходил в десант в устье Тары, он круглосуточно лежал дома.Я не в укор ему говорю, он там намучился, может быть,еще больше меня:в ихний дом попало две бомбы,его газами отравило, дом весь потом выселили,остались они вдвоем с матерью в этой руине— не знаю уж, почему мать не захотела переезжать.И вот, значит, мать его каждый день уходила на работу, уже теперь не в музыкальную школу, а на патронный завод. Иногда на сутки уходила,иногда на двое.Оставит ему кое-какую еду, суп в ватник завернет, чтобы он мог дотянуться,— сам он с постели почти что и не вставал— и уйдет.Ну вот она однажды ушла,да и не пришла. Неизвестно, что с ней сталось. Этот Данг совсем уже загибался, когда на него случайно вышел Корнеев разведчик.В общем, жуткая, конечно, история. Прямо посреди столицы погибал от голода и холода парень,причем большой математический талант, даже огромный,и всем на него было наплевать.Так бы и подох,как собака под забором,если б не этот тип.Ну,он раз к нему пришел,два пришел,еду ему носит. А парень возьми его и расколи!Тот только рот разинул. А Данг ему вроде ультиматума: или вы меня отсюда к себе возьмете,в ваш мир то есть, или я повешусь.Вон, говорит, петелька висит, видите? Ну, Корней дал, конечно, распоряжение… Такая вот история.
Там еще много чего было.Было там и о герцоге, и об Одноглазом Лисе, и о господине фельдмаршале Брагге, обо всех там было.Как они политику делают,как они развлекаются в свободное время… Я то и дело читать бросал, ногти грыз, чтобы успокоиться. И об ее высочестве тоже было. Оказывается, гофмаршалом во дворце служил тоже человек Корнея,так что сомневаться не приходится.Это же не то что для меня материалы подбирались.Это ведь Корней их из какого-то дела надергал, прямо с мясом выдирал. Ну, ладно.
Сложил я эти листки аккуратной стопочкой, подравнял, взвесил на руке и опять по комнате пустил.Вообще-то,если говорить честно,оставалось мне одно: пуля в лоб. Хребет они мне переломили, вот что.Добились своего. Весь мир в глазах перевернули вверх тормашками. Как жить— не знаю. Зачем жить— не понимаю. Как теперь Корнею в глаза смотреть — и вовсе не ведаю. Эх, думаю, разбегусь я сейчас по комнате, руки по швам и— в окошко, башкой вниз. И всему конец, хоть всего-то второй этаж. Но тут как раз приперся Драмба, требует очередной чертеж.Отвлек он меня.А когда ушел, стал я уже рассуждать поспокойнее.Целый час сидел,ногти грыз,а потом пошел и искупался.И странное вдруг у меня облегчение наступило.Словно какой-то пузырь болезненный у меня в душе надувался,надувался,а теперь вот лопнул.Словно я с какими-то долгами рассчитался.Словно я этим отчаянием своим какую-то вину перед кем-то искупил. Не знаю перед кем.И не знаю какую.И в голове у меня только одно: домой, ребята! По домам! Все мои долги, какие еще остались, — все они там, дома.
За обедом Корней мне говорит, не глядя, сурово, неприветливо:
— Прочитал?
— Да.
— Понял?
— Да.
На этом наш разговор и кончился.
После обеда заглянул я к Драмбе.Вкалывает мой рядовой вовсю,только стружка летит. Весь в опилках,в горячем масле, руки так и ходят. Одно удовольствие было на него смотреть. Быстро у него дело продвигалось — просто на диво. А мне теперь оставалось только одно: ждать.
Ну, ждать пришлось мне недолго,дня два. Когда машинка была готова,я ее сложил в мешок, отнес к прудам, собрал там и опробовал с молитвою.Ничего машинка,молотит. Плюется, но все-таки получилась она получше,чем у наших повстанцев,которые делали свои сморкалки вообще из обрезков водопроводных труб. Ну, вернулся я, сунул ее вместе с мешком в железный ящик. Готов.
И вот в тот же вечер (я уже спать нацеливался) открывается дверь,и стоит у меня на пороге эта женщина.Слава богу, я еще не разделся— сидел на койке в форме и снимал сапоги.Правый снял,но только это за левый взялся,смотрю— она. Я ничего даже подумать не успел,только взглянул и, как был в одном сапоге, вскочил перед нею и вытянулся.Красивая она была,ребята,даже страшно— никогда я у нас таких не видел, да и не увижу, наверное, никогда.
— Простите,— говорит она,улыбаясь.— Я не знала,что здесь вы.Я ищу Корнея.
А я молчу,как болван деревянный, и только глазами ее ем, но почти ничего не вижу. Обалдел.Она обвела взглядом комнату,потом снова на меня посмотрела — пристально,внимательно,уже без улыбки— ну,видит,что от меня толку добиться невозможно,кивнула и вышла,и дверь за собой тихонько прикрыла. И верите ли, ребята, мне показалось, что в комнате сразу стало темнее.
Долго я стоял вот так,в одном сапоге. Все мысли у меня спутались, ничегошеньки я не соображал.Не знаю уж, в чем тут дело: то ли освещение было какое-то особенное в ту минуту,а может быть, и сама эта минута была для меня особенной,но я потом полночи все крутился и не мог в себя прийти. Вспоминал, как она стояла, как глядела, что говорила.Сообразил, конечно, что она мне неправду сказала, что вовсе она не Корнея искала (нашла, где искать!), а зашла она сюда специально, на меня посмотреть.
Ну, это ладно.Другая мысль меня в тоску смертную вогнала: понял я, что довелось мне увидеть в эту минуту малую частичку настоящего большого мира этих людей.Корней ведь меня в этот мир не пустил и правильно, наверное, сделал.Я бы в этом мире руки на себя наложил,потому что это невозможно: видеть такое ежеминутно и знать, что никогда ты таким, как они, не будешь и никогда у тебя такого, как у них,не будет,а ты среди них, как сказано в священной книге,есть и до конца дней своих останешься «безобразен,мерзок и затхл»… В общем,плохо я спал в эту ночь,ребята, можно сказать, что и вовсе не спал. А едва рассвело,я выбрался в сад и залег в кустах на обычном своем наблюдательном пункте.Захотелось мне увидеть ее еще раз,разобраться,понять, чем же она меня вчера так ударила.Ведь видел же я ее и раньше,из этих самых кустов и видел…
И вот когда они шли по дорожке к нуль-кабине,рядом, но не касаясь друг друга, я смотрел на нее и чуть не плакал. Ничего опять я в ней не видел. Ну, красивая женщина, спору нет,— и все. Вся она словно погасла. Словно из нее душу живую вынули. В синих глазах у нее была пустота, и около рта появились морщины.
Они прошли мимо меня молча, и только у самой кабины она, остановившись, проговорила:
— Ты знаешь, у него глаза убийцы…
— Он и есть убийца,— тихо ответил Корней.— Профессионал…
— Бедный ты мой,— сказала она и погладила его ладонью по щеке.— Если бы только я могла с тобой остаться…но я правда не могу. Мне здесь тошно…
Я не стал дальше слушать. Ведь это они про меня говорили. Прокрался я к себе в комнату, посмотрел в зеркало.Глаза как глаза.Не знаю,чего ей надо. А Корней правильно ей сказал: профессионал. Тут стесняться нечего. Чему меня научили,то я и умею… И я всю эту историю от себя отмел.У вас свое, у меня свое. Мое дело сейчас — ждать и дождаться.
Как я оставшиеся три дня провел— не знаю. Ел,спал,купался. Опять спал. С Корнеем мы почти не разговаривали. И не то чтобы он меня не простил за тот случай или всякое там, нет.Просто он занят был по горло. Теперь уж до последнего предела. Даже осунулся.Народ к нам снова зачастил,так и прут. Не поверите — дирижабль прилетел,целые сутки висел над садом, а к вечеру как посыпались из него,как посыпались… Но вот что удивительно— за все это время ни одного «призрака».Я уже давно заметил: «призраки» у них здесь прибывают либо поздним вечером, либо рано утром,не знаю уж почему.Так что днем я как в тумане был,ни на что внимания не обращал,а как солнце сядет,звезды высыпят, так я у окна с машинкой на коленях.А «призраков» нет,хоть ты лопни. Я жду, а их нет. Я уж, честно говоря, тревожиться начал. Что это, думаю, специально? И тут он все на сто лет вперед рассчитал?