– XXX-
Others, I am not the first,
Have willed more mischief than they durst:
If in the breathless night I too
Shiver now, 'tis nothing new.
More than I, if truth were told,
Have stood and sweated hot and cold,
And through their reins in ice and fire
Fear contended with desire.
Agued once like me were they,
But I like them shall win my way
Lastly to the bed of mould
Where there's neither heat nor cold.
But from my grave across my brow
Plays no wind of healing now,
And fire and ice within me fight
Beneath the suffocating night.
– 30-
Вот так выбор – смертный хлад
Иль кабацкий блядский чад,
Липкий пот чужих перин
Или морга формалин!
Озверевший от жары,
Я бы вышел из игры,
Коль и впрямь, пока я жив,
Нет иных альтернатив.
Но поставить я боюсь
Снежной королеве плюс,
Потому что вспомнил тот
Гениальный анекдот:
«Сколько хочешь, глупый Кай,
Слово вечность составляй,
Но из Г, О, В, Н, О
Не получится оно!»
– XXXI-
On Wenlock Edge the wood's in trouble;
His forest fleece the Wrekin heaves;
The gale, it plies the saplings double,
And thick on Severn snow the leaves.
'Twould blow like this through holt and hanger
When Uricon the city stood:
'Tis the old wind in the old anger,
But then it threshed another wood.
Then, 'twas before my time, the Roman
At yonder heaving hill would stare:
The blood that warms an English yeoman,
The thoughts that hurt him, they were there.
There, like the wind through woods in riot,
Through him the gale of life blew high;
The tree of man was never quiet:
Then 'twas the Roman, now 'tis I.
The gale, it plies the saplings double,
It blows so hard, 'twill soon be gone:
To-day the Roman and his trouble
Are ashes under Uricon.
– 31-
За окнами ноябрь ярится,
Кружатся мокрые листы.
Мне впору снова взбелениться —
Мол, как же так, мол, где же ты?
Но краток век, но вечер долог.
Зарифмовавши grave и brave,
Застыл классический филолог
В каком-то давнем ноябре.
И так легко филолог-стоик
Соединяет move и love,
Что плакать все-таки не стоит,
Об этом парне прочитав.
И будь ты хоть сто раз философ,
И будь филолог ты, дружок,
Но этих половых вопросов
Никто еще решить не смог.
И те вопросы на поверку
Совсем не половые, друг.
Но день прошел. Но вечер меркнет.
И ночь берет нас на испуг.
– XXXII-
From far, from eve and morning
And yon twelve-winded sky,
The stuff of life to knit me
Blew hither: here am I.
Now – for a breath I tarry
Nor yet disperse apart —
Take my hand quick and tell me,
What have you in your heart.
Speak now, and I will answer;
How shall I help you, say;
Ere to the wind's twelve quarters
I take my endless way.
– 32-
Конечно, не так, как прежде,
Но все же вынослив я,
Сношу-выношу нагрузки
И тяготы бытия.
Но как же, Господи, тяжко!
Как злато и как свинец.
А все-таки смерть перевесит
Тяжелую жизнь под конец.
Вот так же невыносима
Любовь. Но тебя, дружок
(Пусть не на руках – на закорках),
Еще б я понес чуток…
– XXXIII-
If truth in hearts that perish
Could move the powers on high,
I think the love I bear you
Should make you not to die.
Sure, sure, if stedfast meaning,
If single thought could save,
The world might end to-morrow,
You should not see the grave.
This long and sure-set liking,
This boundless will to please,
– Oh, you should live for ever,
If there were help in these.
But now, since all is idle,
To this lost heart be kind,
Ere to a town you journey
Where friends are ill to find.
– 33-
ПОХОТИ ЛУКАВЫЕ
Заставь дурака молиться
За здравье твое, дружок, —
Я так возоплю велегласно,
Уж точно услышит Бог!
Страстей моих глупых ради
Спаситель вонмет мольбе —
И вольная и невольная
Простит согрешенья тебе!
Избавит от всякой скверны,
Пока я поклоны бью!
И внидешь ты в Царство Божье
Верхом на чужом горбу!
Вот так и договоримся —
Я буду предстатель твой,
Я лоб расшибу, молившись,
А ты уж греши – со мной!