Не умничай, не важничай!

Ты сам-то кто такой?

Вон облака вальяжные

проходят над тобой.

Проходят тучи синие

над головой твоей.

А ты-то кто? – Вот именно!

Расслабься, дуралей!

Не важничай, не нагличай!

Чего тебе еще?

Пивко в литровой баночке

с солененьким лещом,

с лучом косым сквозь стеклышко,

сквозь пыльную листву.

Уймись, мое ты солнышко!

Ой, сглазишь – тьфу-тьфу-тьфу!

Не нагличай, не подличай!

Гляди, разуй глаза!

Ах, сколько тайной горечи

в спокойных небесах!

С какой издевкой тихою

они глядят на нас.

А ты все небу тыкаешь!

Заткнулся б хоть сейчас!

Не подличай, не жадничай!

Ишь цаца ты какой!..

Блестит платформа дачная

под летнею грозой.

И с голубой каемочкой

стоит весь Божий мир,

опасный и беспомощный,

замызганный до дыр

такими вот – не ерничай! —

такими вот, как ты!..

Дождись июльской полночью

малюсенькой звезды.

Текут лучи бесшумные

мильоны лет назад.

Они велят не умничать.

И хныкать не велят.

Слишком уж хочется жить. Чересчур

хочется жить. Стрекоза голубая,

четырехкрылая, снова дрожит

над отраженьем своим… Я не знаю…

Пахнет шиповник. Трещит мотоцикл.

А над Перхуровым синие тучи.

А в магазин завезли дефицит.

Слишком уж хочется. Было бы лучше,

было бы проще, наверно, закрыть

эти глаза, задремать потихоньку,

правила неумолимой игры

не выяснять, не кидаться вдогонку

за пустяками летучими, вслед

за мимолетным намеком на что-то,

не проверять эту мелочь на свет…

Завтра суббота. О, как же охота

жить!.. Трясогузка трепещет хвостом.

Вновь опоздал воскресенский автобус.

Спорит Гогушин с соседом о том,

прав или нет Хасбулатов… Попробуй

свыкнуться с мыслью, что ты никогда,

о, никогда!.. Приближается ливень.

В речке рябит и темнеет вода.

Ивы шумят. И жена торопливо

с белой веревки снимает белье.

Лист покачнулся под каплею тяжкой.

Как же мне вынести счастье мое?

С кем там ругается Лаптева Машка?

На самом деле все гораздо проще.

Не так ли, Вольфганг? Лучше помолчим.

Вон филомела горлышко полощет

в сирени за штакетником моим.

И не в сирени даже, а в синели,

лиющей благовонья в чуткий нос.

Гораздо все сложней на самом деле.

Утих совхоз. Пропел электровоз

на Шиферной – томительно и странно,

как бы прощаясь навсегда. Поверь,

все замерло во мгле благоуханной,

уже не вспыхнет огнь, не скрыпнет дверь.

И может, радость наша недалече

и бродит одиноко меж теней.

На самом деле все гораздо легче,

короче вздоха, воздуха нежней!

А там вдали химкомбинат известный

дымит каким-то ядом в три трубы.

Он страшен и красив во мгле окрестной,

но тоже общей не уйдет судьбы,

как ты да я. И также славит Бога

лягушек хор в темнеющем пруду.

Не много ль это все? Не слишком ль много

в конце концов имеется в виду?

Неверно все. Да я и сам неверен.

То так, то этак, то вообще никак.

Все зыблется. Но вот что характерно —

и зверь, и злак, и человечек всяк,

являлся загадкой и символом,

на самом деле дышит и живет,

как исступленно просится на волю,

как лезет в душу и к окошку льнет!

Как пахнет! Как шумит! И как мозолит

глаза! Как осязается перстом,

попавшим в небо! Вон он, дядя Коля,

а вон Трофим Егорович с ведром!

А вон – звезда! А вон – зарей вечерней

зажжен парник!.. Земля еще тепла.

Но зыблется уже во мгле неверной,

над гладью вод колышется ветла.

На самом деле простота чревата,

а сложность беззащитна и чиста,

и на закате дым химкомбината

подскажет нам, что значит Красота.

Неверно все. Красиво все. Похвально

почти что все. Усталая душа

сачкует безнадежно и нахально,

шалеет и смакует не спеша.

Мерцающей уже покрыты пленкой

растений нежных грядки до утра.

И мышья беготня за стенкой тонкой.

И ветра гул. И пенье комара.

Зажжем же свет. Водой холодной тело

гудящее обмоем кое-как…

Но так ли это все на самом деле?

И что же все же делать, если так?

Чуть правее луны загорелась звезда.

Чуть правее и выше луны.

Грузовик прогудел посреди тишины

и пропал в тишине навсегда.

И в чешуйках пруда

раздробилась звезда.

И ничто не умрет никогда.

То ли Фет, то ли Блок, то ль Исаев Егор —

просто ночь над деревней стоит.

Просто ветер тихонько листы шевелит.

Просто так. Так о чем говорить?

И с каких это пор

этот лепет и вздор

увлажняют насмешливый взор?

Что ты, сердце? – Да так как-то все, ничего. —

Ничего, так не надо щемить!

Но, как в юности ранней вопрос половой,

что-то важное надо решить.

То ли все позабыть,

то ли все сохранить

не пролить, не отдать ничего.

То ль куда-то уйти, то ль остаться навек,

то ли лопнуть от счастья и слез,

петь, что вижу, как из анекдота чучмек,

нюхать ветер ночной во весь нос.

И всего-то нужны

две на палке струны.

Сформулируй же точно вопрос!

Скажем так – почему это все, почему

это все? Ну за что же, зачем?

Есть ли Бог? Да не в этом ведь дело совсем!

Он-то есть, но, видать по всему,

Он не то чтобы нем,

Он доступен не всем,

Я его никогда не пойму.

Просто ивы красивы, и тополь высок,

высотою почти до звезды.

Просто пахнут и пахнут ночные цветы.

Просто жизнь продолжается впрок.

Просто дал я зарок

пред лицом пустоты…

Дайте срок, только дайте мне срок.