1928
Баллада о Христофоре Христе и об ангорской кошке
"В Нью-Йорке на улице умер от голода
тезка библейского Христа — безработный плотник
по имени Христофор Христос. Одновременно там
же скончался от ожирения любимый ангорский кот
миллиардера Мод-Айду".
Библейский Христос
На Голгофу нес
Простой деревянный крест.
Обходит Нью-Йорк Христофор Христос.
На трест громоздится трест,
В витринах сверкает "просперети",
Жара,
В ресторанах жрут…
Кого просить?
У кого найти
Право на жизнь, на труд?
Без Тайной вечери,
Как древле Тот,
Окончив Великий пост, —
Голодный, у стока для нечистот —
Вторично умер Христос.
Не живописал его смертных мук
Досужий евангелист,
Но внес полицейский инспектор Кук
Его в регистрационный лист.
Чрезмерно вкусив от земных щедрот,
Хозяину на беду,
Тогда же скончался любимый кот
Миллиардера Мод-Аиду.
Но ангел трубой пробуждает тень
Для ада или небес:
Согласно писанию
В третий день
Бедняк Христофор воскрес.
И ночью, покинув сырой погост,
До самых высоких звезд
С котомкой пошел через Млечный мост!
Мертвец Христофор Христос.
Мохнатою лапкой усатый рот
Моющий на ходу, —
За ним увязался ангорский кот
Миллиардера Мод-Аиду.
Созвездие Пса чуть не сбилось с ног,
Облаивая бродяг,
Боднуть собирался их Козерог,
Хотел ущипнуть их Рак.
Медведица через шесть небес
Раскинулась кверху дном,
За ними, шипя, Скорпион полез,
Но поотстал на седьмом:
Ведь пятки легки,
Если пуст живот.
Ушли человек и кот.
У адских ворот
Их дьявол ждет,
У райских ворот —
Петр.
И стукнул в серебряные врата
Последний из божьих слуг:
— Впустите меня!
Я — тезка Христа
И плотник по ремеслу:
Не нужен ли вам в раю ремонт?
Со мною набор долот…
Но грубо из будочки у ворот
Ответил привратник Петр:
— Не затем я хожу выше звезд и туч,
Там, откуда земля —
Как мяч,
Не затем я ношу золоченый ключ,
Чтоб пускать сюда всяких кляч!
У нас не в ходу
Ни перо, ни тушь,
Ни пила, ни гвоздь, ни топор:
У нас легион бестелесных душ
Вечно слушают райский хор.
Огрубела рука твоя от мотыг
И от прочих грязных вещей,
Ты мне будешь шокировать
Всех святых.
Ты блаженным
Напустишь вшей.
Коль пущу я тебя в неземную синь
Без прописки и вида жить.
Дьявол пустит слушок,
Что побочный сын
Отыскался у Госпожи.
В этот миг
Умывающий лапкой рот
Кот сказал.
— Дай-ка я пройду!
Я ангорский кот,
Я любимый кот,
Миллиардера Мод-Айду! —
И ключарь пригласил его нараспев:
— Райский дом для тебя готов!
Для моих целомудренных
Вдов и дев
Не хватает
В раю
Котов.
А бедняк Христофор пропустил кота
И с котомкой побрёл назад —
Постучаться в чугунные ворота,
Ограждавшие дымный ад.
Дьявол выпил железный стакан огня,
По усам его потекло.
— Если ищешь работу, —
Спроси меня:
У меня в чести ремесло!
Ты мне в озере серном построишь гать,
Подкуешь мои башмаки,
Ты мне будешь дыбы и колы строгать
И железные гнуть крюки…
Тезки заперлись
Каждый в своем краю,
И они не живут в ладу:
Иисус Христос
Обитает в раю,
Христофор Христос —
В аду.
1936
Дорош Молибога
Своротя в лесок немного
С тракта в Город Хмельник,
Упирается дорога
В запущенный пчельник.
У плетня прохожих сторож
Окликает строго.
Нелюдим безногий Дорош,
Старый Молибога.
В курене его лежанку
Подпирают колья.
На стене висит берданка,
Заряжена солью.
Зелены его медали
И мундир заштопан,
Очи старые видали
Бранный Севастополь.
Только лучше не касаться
Им виданных видов,
Ушел писаным красавцем,
Пришел инвалидом.
Скрипит его деревяшка,
Свистят ему дети.
Ой, как важко, ой, как тяжко
Прожить век на свете!
Сорок лет он ставит ульи,
Вшей в рубахе ищет.
А носатая зозуля
На яворе свищет.
Жена его лежит мертвой,
Сыны бородаты, —
Свищет семьдесят четвертый,
Девяносто пятый.
Лишь от дочери Глафиры
С ним остался внучек.
Дорош хлопчика цифири,
Писанию учит.
Раз в году уходит старый
На село — в сочельник.
Покушает кутьи, взвара —
И опять на пчельник.
Да еще на пасху к храму
В деревню, где вырос,
Прибредет и станет прямо
С певчими на клирос,
Слепцу кинет медяк в чашку,
Что самому дали.
Скрипит его деревяшка,
На груди — медали.
Что с людьми стряслось в столице:
Не поймет он дел их.
Только стал народ делиться
На красных и белых.
Да от тех словес ученых,
От мирской гордыни,
Станут ли медвяней пчелы,
Сахарнее дыни?
Никакого от них прока.
Ни сыро, ни сухо…
Сие — речено в пророках —
Томление духа.
Жарок был дождем умытый
Тот солнечный ранок.
Пахло медом духовитым
От черемух пьяных.
У Дороша ж, хоть и жарко,
Ломит поясницу,
Прикорнул он на лежанку,
Быль сивому снится.
Сон голову к доскам клонит,
Как дыню-качанку…
Несут вороные кони
На пчельник тачанку.
В ней сидят, хмельны без меры,
Шумны без причины,
Удалые офицеры,
Пышные мужчины.
У седых смушковых шапок
Бархатные тульи.
Сапогами они набок
Покидали ульи,
Стали, лаючись погано,
Лакомиться медом,
Стали сдуру из наганов
Стрелять по колодам,
По белочке-баловнице,
Взлетевшей на тополь.
Дорошу ж с пальбы той снится
Бранный Севастополь.
Закоперщик и заводчик
Всех делов греховных, —
Выдается среди прочих
Усатый полковник.
Зубы у него — как сахар,
Усы — как у турка,
Волохатая папаха,
Косматая бурка.
И бежит — случись тот случай —
На тот самый часик
С речки Молибогин внучек,
Маленький Ивасик.
Он бегом бежит оттуда,
Напуган стрельбою,
Тащит синюю посуду
С зеленой водою:
Увидал его и топчет
Ногами начальник.
Кричит ему: — Поставь, хлопчик,
На голову чайник!
Не могу промазать мимо,
Попаду, не целя.
Разыграем пантомиму
Из "Вильгельма Телля"! —
Он платочком ствол граненый
Обтирает белым,
Подымает вороненый
Черный парабеллум.
Покачнулся цвет черемух,
Звезды глав церковных.
Друзья кричат: — Промах! Промах!
Господин полковник! —
Видно, в очи хмель ударил
И замутил мушку,
Погиб парень, пропал парень,
А ни за понюшку!
Выковылял на пасеку
Старый Молибога.
— Проснись, проснись, Ивасику,
Усмехнись немного! —
Брось, чудак! Пустяк затеял!
Пуля бьется хлестко.
Ручки внуковы желтее
Церковного воска.
Скрипит его деревяшка,
На труп солнце светит…
Ой, как важко, ой, как тяжко
Жить на белом свете!
С того памятного ранку
Дорош стал сутулей.
Он забил свою берданку
Не солью, а пулей.
А до города дорога —
Три версты, не дале,
Надел мундир Молибога,
Нацепил медали…
За то дело за правое
И совесть не взыщет!
В пути ему на яворе
Зозуленька свищет.
Насвистала сто четыре,
Что-то больно много…
На полковницкой квартире
Стоит Молибога.
Свербит стертая водянка,
И ноги устали.
На плече его берданка,
На груди медали.
Денщик угри обзирает
В зеркальце стеклянном,
Русый волос натирает
Маслом конопляным.
Сапоги — игрушки с виду,
Чай, ходить легко в них…
— Спытай, друже: к инвалиду
Не выйдет полковник?
Лебедем из кухни статный
Денщик выплывает.
Ворочается обратно,
Молвит: — Почивают. —
В мундир въелся, как обида,
Колючий терновник…
— Так не выйдет к инвалиду,
Говоришь, полковник?
И опять из кухни статный
Денщик выплывает.
Ворочается обратно,
Молвит: — Выпивают.
Подали во двор карету,
И вышел из спальни
Малость выпивший до свету
Румяный начальник.
Зубы у него — как сахар,
Усы — как у турка,
Волохатая папаха,
Косматая бурка.
Стоит в кухне Молибога
На той деревяшке,
Блестят на груди убого
Круглые медяшки.
Так и виден Севастополь
В воинской осанке.
Весь мундир его заштопан,
На плече берданка.
— Что тут ходят за герои
Крымской обороны?
Ну, в чем дело? Что такое?
Говори, ворона! —
Дорош заложил патроны,
Отвечает строго:
— Я не знаю, кто ворона,
А я — Молибога.
Я судьбу твою открою,
Как сонник-толковник,
С севастопольским героем
Говоришь, полковник!
Я с дитятей не проказил,
По садкам не лажу,
А коли уж ты промазал,
Так я не промажу! —
Побежал на полуслове
Полковник к карете.
Грянь, берданка! Нехай злое
Не живет на свете!
Валится полковник в дверцы
Срубленной ольхою,
Он хватается за сердце
Белою рукою,
Никнет головой кудрявой
И смертельно дышит…
За то дело за правое
Совесть не взыщет!..
Наставили в Молибогу
Кадеты наганы,
Повесили Молибогу
До горы ногами.
Торчит его деревяшка,
Борода, как знамя…
Ой, как важко, ой, как тяжко
Страдать за панами!
Большевики Молибогу
Отнесли на пчельник,
Бежит мимо путь-дорога
В березняк и ельник.
Он закопан между ульев,
Дынных корневищей,
Где носатая зозуля
На яворе свищет.