Что не пройдет —

Останется,

А что пройдет —

Забудется…

Сидит Алена-Старица

В Москве, на Вшивой улице.

Зипун, простоволосая,

На голову набросила,

А ноги в кровь изрезаны

Тяжелыми железами.

Бегут ребята — дразнятся,

Кипит в застенке варево…

Покажут ноне разницам

Острастку судьи царевы!

Расспросят, в землю метлами

Брады у ставя долгие,

Как соколы залетные

Гуляли Доном-Волгою,

Как под Азовом ладили

Челны с высоким застругом,

Как шарили да грабили

Торговый город Астрахань!

Палач-собака скалится,

Лиса-приказный хмурится.

Сидит Алена-Старица

В Москве, на Вшивой улице.

Судья в кафтане до полу

В лицо ей светит свечечкой:

"Немало, ведьма, попила

Ты крови человеческой,

Покуда плахе-матушке

Челом ты не ударила!"

Пытают в раз остаточный

Бояре государевы:

"Обедню черту правила ль,

Сквозь сито землю сеяла ль

В погибель роду цареву,

Здоровью Алексееву?"

"Смолой приправлен жидкою,

Мне солон царский хлебушек!

А ты, боярин, пыткою

Стращал бы красных девушек!

Хотите — жгите заживо,

А я царя не сглазила.

Мне жребий выпал — важивать

Полки Степана Разина.

В моих ушах без умолка

Поет стрела татарская…

Те два полка,

Что два волка,

Дружину грызли царскую!

Нам, смердам, двери заперты

Повсюду, кроме паперти.

На паперти слепцы поют,

Попросишь — грош купцы дают.

Судьба меня возвысила!

Я бар, как семя, щелкала,

Ходила в кике бисерной,

В зеленой кофте шелковой.

На Волге — что оконницы —

Пруды с зеленой ряскою,

В них раки нынче кормятся

Свежинкою дворянскою.

Боярский суд не жаловал

Ни старого, ни малого,

Так вас любить,

Так вас жалеть —

Себя губить,

Душе болеть!..

Горят огни-пожарища,

Дымы кругом постелены.

Мои друзья-товарищи

Порубаны, постреляны,

Им глазыньки до донышка

Ночной стервятник выклевал,

Их греет волчье солнышко,

Они к нему привыкнули.

И мне топор, знать, выточен

У ката в башне пыточной,

Да помни, дьяк,

Не ровен час:

Сегодня — нас,

А завтра — вас!

Мне б после смерти галкой стать,

Летать под низкою тучею,

Ночей не спать, —

Царя пугать

Бедою неминучею!.."

Смола в застенке варится,

Опарой всходит сдобною,

Ведут Алену-Старицу

Стрельцы на место Лобное.

В Зарядье над осокою

Блестит зарница дальняя.

Горит звезда высокая…

Терпи, многострадальная!

А тучи, словно лошади,

Бегут над Красной площадью.

Все звери спят.

Все птицы спят,

Одни дьяки

Людей казнят.

Пирует с дружиной отважный Ермак

В юрте у слепого Кучума.

Средь пира на руку склонился казак,

Грызет его черная дума.

И, пенным вином наполняя стакан,

Подручным своим говорит атаман:

"Не мерена вдоль и не пройдена вширь,

Покрыта тайгой непроезжей,

У нас под ногой распростерлась Сибирь

Косматою шкурой медвежьей.

Пушнина в сибирских лесах хороша,

И красная рыба в струях Иртыша!

Мы можем землей этой тучной владеть,

Ее разделивши по-братски.

Мне в пору Кучумовы бармы надеть

И сделаться князем остяцким…

Бери их кто хочет, да только не я:

Иная печаль меня гложет, друзья!

С охотой отдал бы я что ни спроси,

Будь то самопал иль уздечка,

Чтоб только взглянуть, как у нас на Руси

Горит перед образом свечка,

Как бабы кудель выбивают и вьют,

А красные девушки песни поют!

Но всем нам дорога на Русь заперта

Былым воровством бестолковым.

Одни лишь для татя туда ворота —

И те под замочком пеньковым.

Нет спору, суров государев указ!

Дьяки на Руси не помилуют нас…

Богатства, добытые бранным трудом

С заморских земель и окраин,

Тогда лишь приносят корысть, если в дом

Их сносит разумный хозяин.

И я б этот край, коль дозволите вы,

Отдал под высокую руку Москвы.

Послать бы гонца — государю челом

Ударить Кучумовым царством

Чтоб царь, позабыв о разбое былом,

Казакам сказал: "Благодарствуй!"

Тогда б нам открылась дорога на Русь…

Я только вот ехать туда не берусь:

Глядел без опаски я смерти в лицо,

А в царские очи — не гляну!.."

Ермак замолчал, а бесстрашный Кольцо

Сказал своему атаману:

"Дай я туда съезжу. Была не была!

Не срубят головушку — будет цела!

Хоть крут государь, да умел воровать,

Умей не сробеть и в ответе!

Конца не минуешь, а двум не бывать,

Не жить и две жизни на свете!

А коль помирать, то, кого ни спроси,

Куда веселей помирать на Руси!.."

Над хмурой Москвою не льется трезвон

Со ста сорока колоколен:

Ливонской войной государь удручен

И тяжкою немочью болен.

Главу опустив, он без ласковых слов

В Кремле принимает нежданных послов.

Стоят в Грановитой палате стрельцы,

Бояре сидят на помосте,

И царь вопрошает: "Вы кто, молодцы?

Купцы аль заморские гости?

Почто вы, ребята, ни свет ни заря

Явились тревожить надежу-царя?.."

И, глядя без страха Ивану в лицо,

С открытой душой, по-простецки:

"Царь! Мы русаки! — отвечает Кольцо, —

И промысел наш — не купецкий.

Молю: хоть опала на нас велика,

Не гневайся, царь! Мы — послы Ермака.

Мы, выйдя на Дон из Московской земли,

Губили безвинные души.

Но ты, государь, нас вязать не вели,

А слово казачье послушай.

Дай сердце излить, коль свидаться пришлось,

Казнить нас и после успеешь небось!

Чего натворила лихая рука,

Маша кистенем на просторе,

То знает широкая Волга-река,

Хвалынское бурное море.

Недаром горюют о нас до сих пор

В Разбойном приказе петля да топор!

Но знай: мы в Кучумову землю пошли

Загладить бывалые вины.

В Сибири, от белого света вдали,

Мы бились с отвагою львиной.

Там солнце глядит, как сквозь рыбий пуз

Но мы, государь, одолели Сибирь!

Нечасты в той дальней стране города,

Но стылые недра богаты.

Пластами в горах залегает руда,

По руслам рассыпано злато.

Весь край этот, взятый в жестокой борьбе,

Мы в кованом шлеме подносим тебе!

Немало высоких казацких могил

Стоит вдоль дороженьки нашей,

Но мы тебе бурную речку Тагил

Подносим, как полную чашу.

Прими эту русскую нашу хлеб-соль,

А там хоть на дыбу послать нас изволь!"

Иван поднялся и, лицом просветлев,

Что тучею было затмилось,

Промолвил: "Казаки! Отныне свой гнев

Сменяю на царскую милость.

Глаз вон, коли старое вам помяну!

Вы ратным трудом искупили вину.

Поедешь обратно, лихой есаул, —

Свезешь атаману подарок… —

И царь исподлобья глазами блеснул,

Свой взгляд задержав на боярах: —

Так вот как, бояре, бывает подчас!

Казацкая доблесть — наука для вас.

Казаки от царского гнева, как вы,

У хана защиты не просят,

Казаки в Литву не бегут из Москвы

И сор из избы не выносят.

Скажу не таясь, что пошло бы вам впрок,

Когда б вы запомнили этот урок!

А нынче быть пиру! Хилков, — порадей,

Чтоб сварены были пельмени.

Во славу простых, немудрящих людей

Сегодня мы чару запеним!

Мы выпьем за тех, кто от трона вдали

Печется о славе Российской земли!"

В кремлевской палате накрыты столы

И братины подняты до рту.

Всю долгую ночь Ермаковы послы

Пируют с Иваном Четвертым.

Хмельная беседа идет вкруг стола,

И стонут московские колокола.