Ведь все же смертен ты, о Деллий!

Хоть целый век живи печален и угрюм,

Но праздник радостью встречай нелицемерной,

И лежа на траве, гоняй приливы дум

Старинной влагою Фалерна.

Где с белым тополем огромная сосна

На тень отрадную спешит соединиться

Ветвями длинными, и резвая волна

С трудом в излучинах струится,

Туда духов, вина и радостных цветов

Вели нам принести недолговечной розы…

Пока богат и юн, ты позабыть готов

Прядущих трех сестер угрозы.

Оставишь ты леса, что накупил, и дом

И виллу, где волной прибрежной Тибр желтеет,

Оставишь навсегда, и нажитым добром

Твоим наследник завладеет.

Богат ли, род ли свой от Инаха ведешь,

Тут нет различия; иль, бедностью страдая,

Последним из граждан под солнцем ты живешь —

Ты жертва Орка роковая.

В одном и том же все мы свидимся краю;

Поздней ли, раньше ли, наш жребий без сознанья

Из урны выскочит и бросит нас в ладью

Для вековечного изгнанья.

О ты, что смерти страх не раз со мной делил,

Когда нас Брут водил во времена былыя,

Кто наконец тебя квиритом возвратил

Отеческим богам под небеса родные?

Помпей, товарищ мой, первейший из друзей,

С кем часто долгий день вином мы коротали

В венках, сирийский весь растративши елей,

Которым волоса душистые сияли!

С тобой я пережил Филиппы, при тебе

Бежал, бесславно щит свой покидая в страхе.

В тот день и мужество низвергнулось в борьбе,

И грозные бойцы в крови легли во прахе.

Но средь врагов меня, в туман сокрыв густой,

Испуганного, спас Меркурий быстрокрылый,

Тебя ж в сражение за новою волной

Опять умчал прилив неотразимой силой.

Итак, обещанный Зевесу пир устрой

И отдыха ищи для членов утомленных

Войною долгою, под лавр склонившись мой —

Да не щади тебе бутылок обреченных.

Массийской влагою размывчивой щедрей

Фиалы светлые наполни, и смелее

Из емких раковин благоуханья лей.

Кто позаботится достать плюща скорее

Иль мирта для венков? Кого-то изберет

Венера во главу пирующего круга?

Со мной теперь любой фракиец не сопьет:

Так сладко буйствовать при возвращеньи друга.

Лициний, проживешь верней, когда спесиво

Не станешь в даль пучин прокладывать следов,

Иль, устрашася бурь, держаться боязливо

Неверных берегов.

Златую кто избрал посредственность на долю,

Тот будет презирать, покоен до конца,

Лачугу грязную и пышную неволю

Завидного дворца.

Грозней дыханье бурь для исполинской ели;

И башни гордые с отвесной высоты

Тяжеле рушатся. Громам нет ближе цели,

Чем горные хребты.

Мудрец надеется, коль угнетен судьбою,

И слепо счастию не станет доверять…

Юпитер, посетя суровою зимою

Помилует опять.

Коль плохо нам теперь, не то же обещает

Грядущее: подчас пленяет цитры звон

Камену смолкшую; и лук свой напрягает

Не вечно Аполлон.

Отважен и могуч, не бойся ты несчастий,

Но мудро убирай, хоть ясны небеса,

Хотя попутен ветр, да не под силу снасти,

Тугие паруса.

Необычайными и мощными крылами,

Ширяясь в воздухе, помчуся я, певец:

Изменится мой лик, расстанусь с городами

И зависти земной избегну наконец.

Что бедны у меня родители — ты знаешь,

Но разрушения их чадо избежит.

Меня, о Меценат, ты другом называешь —

И Стикс своей волной меня не окружит!

Рубчатой кожею, уж чувствую теперь я,

Покрылись голени, а по пояс я сам

Стал белой птицею, и молодые перья

По пальцам у меня растут и по плечам.

Уже несясь быстрей Дедалова Икара,

Босфор клокочущий я под собой узрел;

Гетульски сирты и край земного шара

Я певчей птицею на крыльях облетел.

Колхиец и Гелон мне внемлет отдаленный,

И Дак, скрывающий пред строем Марсов страх —

И песнь мою почтит Иберец просвещенный

И тот, кто пьет Родан в широких берегах.

Я не велю мой гроб рыданьями бесславить —

К чему нестройный плач и неприличный стон?

Уйми надгробный вой и прикажи оставить

Пустые почести роскошных похорон.

Воздвиг я памятник вечнее меди прочной

И зданий царственных превыше пирамид;

Его ни едкий дождь, ни Аквилон полночный,

Ни ряд бесчисленных годов не истребит.

Нет, весь я не умру, и жизни лучшей долей

Избегну похорон, и славный мой венец

Все будет зеленеть, доколе в Капитолий

С безмолвной девою верховный ходит жрец.

И скажут, что рожден, где Ауфид говорливый

Стремительно бежит, где средь безводных стран

С престола Давн судил народ трудолюбивый,

Что из ничтожества был славой я избран

За то, что первый я на голос эолийский

Свел песнь Италии. О, Мельпомена, свей

Заслуге гордой в честь сама венец дельфийский

И лавром увенчай руно моих кудрей.

Септимий, к Кадису за мной пойти готовый,

К кантабрам ли, от нас незнающим оков,

В пустыни-ль дикия, где плещет вал суровый

У мавританских берегов!

О, если бы Тибур, что создан пришлецами

Аргосскими, призрел меня на склоне дней,

Меня, измученнаго сушей и морями,

И службой воинской моей.

Отсюда, если мне откажут Парки злыя,

Пойду, где славится шерсть тонкая овец,

К Галезу, к пажитям, где правил в дни былые

Фалант — Лаконии пришлец.

Мне улыбается тот уголок счастливый,

Где и гиметскому не уступает мед,

Где, споря зеленью с венафрскою оливой,

Олива пышная растет,

Где долгую весну за теплою зимою

Юпитер даровал, и где авлонский скат

Мил Вакху щедрому и славится лозою,

И, как Фалерн, лозой богат.

Та местность, тех холмов приют благословенный

Тебя зовут со мной: там, верный до конца,

Слезою дружеской почтишь ты пепел бренный

Товарища-певца.

Какие замыслы таит кантабр иль скиф,

От нас адрийскими волнами отделенный, —

Брось думать, Квинт Гирпин, и в жизни обыденной

Не суетись, сообразив,

Как мало нужно нам. Умчится без возврата

И свежесть, и краса, — прогонит седина

Забавы резвыя любви и сладость сна —

Сна, безмятежнаго когда-то.

Не век красуются весенние цветы,

Багряный диск луны не блещет неизменный:

Так, для чего, скажи, томишься только ты

Заботой вечной в жизни бренной?

И отчего бы здесь, тревоги позабыв,

Прилегши под сосной иль явором склоненным,

Не выпить, розою седины надушив,