Там, где слишком темно, — прикажет света подбавить,
Там, где двусмысленность, — вмиг уличит, где исправить — укажет;
450 Строгий, как сам Аристарх, он не скажет: «Зачем же мне друга
Из пустяков обижать?» Пустяки-то к беде и приводят,
Если за них навсегда осмеют и отвергнут поэта.
Словно тот, кто коростой покрыт, или болен желтухой,
Или лишился ума, иль наказан гневливой Дианой,
Именно так ужасен для всех поэт полоумный —
Все от него врассыпную, лишь по следу свищут мальчишки.
Ежели он, повсюду бродя и рыгая стихами,
Вдруг, как тот птицелов, что не впору на птиц загляделся,
Рухнет в яму иль ров, — то пускай он хоть лопнет от крика:
460 «Люди! На помощь! Скорей!» — никто и руки не поднимет,
Если же кто и начнет спускать ему в яму веревку,
Я удержу: «А что, если он провалился нарочно
И не желает спастись?» — и по этому поводу вспомню
Смерть Эмпедокла: «Поэт сицилийский, в отчаянной жажде
Богом бессмертным прослыть, хладнокровно в горящую Этну
Спрыгнул. Не будем лишать поэта права на гибель!
Разве не все равно, что спасти, что убить против воли?
Это не в первый уж раз он ищет блистательной смерти, —
Вытащишь, кинется вновь: ему уж не быть человеком.
470 Кроме того, ведь мы и не знаем, за что он наказан
Страстью стихи сочинять? Отца ль осквернил он могилу
Молнии ль место попрал, — но лютует он хуже медведя,
Хуже медведя, что клетку взломал и ревет на свободе!»
Так от ретивых поэтов бегут и ученый и неуч —
Если ж поймает — конец: зачитает стихами до смерти
И не отстанет, пока не насытится кровью, пиявка.
Приложение
Оды Горация в переводах русских поэтов
Я знак бессмертия себе воздвигнул
Превыше пирамид и крепче меди,
Что бурный Аквилон сотреть не может,
Ни множество веков, ни едка древность.
Не вовсе я умру; но смерть оставит
Велику часть мою, как жизнь скончаю.
Я буду возрастать повсюду славой,
Пока великий Рим владеет светом.
Где быстрыми шумит струями Авфид,
Где Давнус царствовал в простом народе;
Отечество мое молчать не будет,
Что мне беззнатной род препятством не был,
Чтоб внесть в Италию стихи Эольски,
И первому звенеть Алцейской лирой.
Взгордися праведной заслугой, Муза,
И увенчай главу Дельфийским лавром!
Красноречивый внук Атласа,
Меркурий, дикий нрав смягчивший грубых смертных
И образ давший их движенью тел красивый
По правилам палестры!
Тебя, богов и Дия вестник,
Пою, обретшего выпуклозвонку лиру,
В уловках хитрого, искусного все в шутках
Похитить, скрыть, что хочешь.
Обманом некогда из стада,
Быв юн еще, волов ты свел у Аполлона,
И он, коль не отдашь, грозил; но, стрел вмиг в туле
Не взвидев, рассмеялся.
Ты щедрого в пути Приама
Был вождь, как он Пергам оставил, и, сквозь стана
Прошед врагов, избегнул лютых стражей
Фессальских и Атридов.
Вчиняя души благочестны
В селеньях радости и легкие их стаи
Гоняя золотым жезлом, ты всем приятен
Богам небес и ада.
Охотник с Нимфами резвиться,
О Фавн! когда тебе случится
Пройти близ сада моего,
Приход да будет благодатен,
И стаду моему приятен:
Ягненков пощади его.
Всегда, как только год кончаю,
Тебе козленка обрекаю;
Из чаши полныя ручьем
Вино, Кипридин друг, лиется
И фимиам обильный жжется
На древнем олтаре твоем.
Когда декабрь ни возвратится,
С весельем стадо в луг стремится;
В селе все праздник твой святят.
Быки на паствах отдыхают,
И волки смирно там блуждают
Меж безбоязненных ягнят.
Какими ни пойдешь путями,
Лес усыпает их листами,
И виноделатель тогда
Беседу пляску затевает;
Стопами в землю ударяет,
Столь много стоющу труда.
Пловец под тучею нависшей,
Игралище морских валов,
Не зря звезды, ему светившей,
Покоя просит у богов.
К покою простирают длани
И Мидии роскошный сын,
И мужественный витязь в брани
Пространных Фракии долин.
При старости и жизни в цвете
Всегда в отраду нам покой,
Непокупаемый на свете
Ниже и пурпура ценой!
Нередко грусть и сильных гложет
В их позлащенных теремах,
И ревность ликторов не может
Отгнать от них заботы, страх.
Но кто же более проводит
В покое круг летящих дней?
Лишь тот, кто счастие находит
Среди семейства и друзей;
Приютной хижиной доволен,
Наследьем скромным от отца,
В желаньях строг, в деяньях волен
И без боязни ждет конца;
Чужд зависти, любостяжанья,
Днем весел, в ночь покойно спит!
Почто нам лишние желанья,
Коль смерть внезапу нас разит?
Почто от пристани пускаться
Во треволненный океан,
Бездомным сиротой скитаться
Под небосклоном чуждых стран?
Мать-родину свою оставишь,
Но от себя не убежишь:
Умолкнуть сердце не заставишь
И мук его не усмиришь!
Ни день, ни час не в нашей воле;
Счастливцев совершенных нет!
Так будем же в смиренной доле
Сносить равно и мрак и свет!
Ахилл толь рано жизнь оставит,
Титан два века будет жить;
Кто знает, чью из нас прибавит
Иль укоротит парка нить?
На пажитях твоих красивых
Пестреет стадом каждый луг
И ржание коней строптивых
Разносит гул далече вкруг.
Тебя богатство, знатность рода
В червлену ризу облекли,
А мне фортуна и природа
Послали в дар клочок земли;
Таланта искру к песнопенью
На лад любимых мной творцов
И равнодушие к сужденью
Толпы зоилов и глупцов.
Умерен, Делий, будь в печали
И в счастии не ослеплен:
На миг нам жизнь бессмертны дали;
Всем путь к Тенару проложен.
Хотя б заботы нас томили,
Хотя б токайское вино
Мы, нежася на дерне, пили —
Умрем: так Дием суждено.
Неси ж сюда, где тополь с ивой
Из ветвей соплетают кров,
Где вьется ручеек игривый
Среди излучистых брегов,
Вино, и масти ароматны,
И розы, дышащие миг.
О Делий, годы невозвратны:
Играй — пока нить дней твоих
У черной Парки под перстами;
Ударит час — всему конец:
Тогда прости и луг с стадами,
162
Послание обращено к Луцию Кальпурнию Пизону, другу Тиберия, и его двум сыновьям. Название «Наука поэзии» принадлежит позднейшим грамматикам. Это — самое большое и сложно построенное произведение Горация. Лишь с некоторой условностью можно выделить в нем три части: «о поэзии» (ст. 1-152), «о драме» (ст. 153-294), «о поэте» (ст. 295-476).
Ст. 20-21. Намек на анекдот о живописце, умевшем писать только кипарисы — деревья, посвященные мертвым; когда кто-то, спасшись от кораблекрушения, попросил его изобразить это спасение на картине, художник спросил, не написать ли тут же и кипарис.
Ст. 32. Эмильева школа — гладиаторская школа в Риме.
Ст. 50. Цетег — консул 204 года до н. э.; Цицерон считал его первым римским оратором.
Ст. 63-68. Перечисляются мелиоративные мероприятия, осуществленные Августом в Италии.
Ст. 73. Дал нам Гомер образец… — Размер Гомера — гексаметр.
Ст. 75. В строчках неравной длины… — в элегических двустишиях (ст. 77), сочетающих длинный гексаметр с более коротким пентаметром.
Ст. 80. Котурн — высокая обувь трагических актеров, сокк — плоская обувь комических.
Ст. 93. Хремет — персонаж комедий, так же как далее — Пифия и Симон (ст. 237-238).
Ст. 96. Телеф и Пелей — трогательные образы царей в несчастье.
Ст. 136. Киклический автор. — Киклическими назывались поэмы продолжателей Гомера, старавшихся охватить как можно более широкий круг («кикл») мифологических событий.
Ст. 141-142 — сокращенный перевод первых стихов «Одиссеи».
Ст. 155. «Хлопайте!» — возглас, которым обычно кончались латинские комедии.
Ст. 179. В рассказе «вестников» излагались обычно убийства, чудеса и прочие «несценические» эпизоды.
Ст. 191. Бог… для развязки… — известный прием «deus ex machina».
Ст. 192. И в разговоре троим обойтись без четвертого можно. — Правило о трех собеседниках объясняется тем, что в аттической трагедии могли играть только три актера.
Ст. 202. Флейта — точнее, дудка — сопровождала песни хора.
Ст. 205 сл. Здесь описывается (с большими неточностями) развитие драматических представлений в Греции в VI-V веках до н. э.
Ст. 220. …за козла состязаясь… — народная этимология слова «трагедия» (буквально: «козлиная песнь»).
Ст. 221. Сатиры составляли хор в так называемой сатировской драме, появившейся в V веке; Гораций предлагает ввести этот жанр и в латинскую драму, заменив сатиров фавнами (ст. 244).
Ст. 253. Ямбический триметр состоял из шести ямбических стоп, расчлененных на три «двустопия» — отсюда название.
Ст. 256. Спондей — стопа из двух долгих слогов; ее употребление в ямбе определялось особыми правилами (ст. 258), которых Энний, Акций и Плавт не соблюдали.
Ст. 288. Претексты и тогаты — трагедии и комедии из римской жизни.
Ст. 292. Вы, о Помпилия кровь… — Царь Нума Помпилий считался предком рода Пизонов.
Ст. 332. Кедровым маслом натирались и в кипарисных ларцах хранились дорогие книги.
Ст. 340. Ламия — чудовище-людоед в италийских народных комедиях («ателланах»).
Ст. 375. Сардинский мед отличался горьким привкусом.
Ст. 387. Меций. — О Меции Тарпе см. прим. к сатире 1, 10.
Ст. 292. Вы, о Помпилия кровь… — Царь Нума Помпилий считался предком рода Пизонов.
Ст. 438. Квинтилий Вар — критик, на смерть которого написана ода I, 24.
Ст. 472. Молнии ль место попрал… — Место удара молнии считалось священным.
М. Гаспаров