Цел ты ушел; поумнел, я надеюсь, и станешь беречься?

Нет, где бы снова дрожать, где бы вновь мог погибнуть ты ищешь.

70 О, четырежды раб! Какое ж чудовище станет,

Цепи порвавши, бежав, возвращаться обратно к ним сдуру?

«Я не блудник!» — возразишь ты. И я ведь не вор — прохожу я

Мимо серебряных ваз, а не трону. Но только из страха!

Сбрось лишь эту узду, и природа тотчас забунтует.

Ты господин мой, а раб и вещей и раб человеков

Больше, чем я, потому что с тебя и сам претор ударом

Четырехкратным Жезла добровольной неволи не снимет!

К этому вот что прибавь, что не меньше внимания стоит:

Раб, подвластный рабу, за него исправляющий должность, —

80 Равный ему или нет? Так и я пред тобой! Ты мне тоже

Ведь приказанья даешь, а сам у других в услуженье,

Словно болванчик, которым другие за ниточку движут!

Кто же свободен? Мудрец, который владеет собою:

Тот, кого не страшат ни бедность, ни смерть, ни оковы

Кто не подвластен страстям, кто на почести смотрит с презреньем;

Тот, кто довлеет себе; кто как шар, и круглый и гладкий,

Все отрясает с себя, что его ни коснется снаружи;

Тот, перед кем и Фортуна опустит бессильные руки:

С этим подобьем ты сходен ли? Нет! Попросит красотка

90 Пять талантов с тебя, да помучит, да двери захлопнет,

Да и холодной окатит водой, да снова приманит!

Вырвись попробуй из этих оков! «Я свободен!» — Ужели?

Нет! Над тобой есть такой господин, что, лишь чуть притомишься,

Колет тебя острием; а отстанешь, так он подгоняет!

Смотришь картины ты Павсия, к месту как будто прикован.

Что ж, ты умнее меня, коли я, на цыпочки ставши,

Пялю на стенку глаза, где намазаны красным и черным

Рутуба, Фульвий и Плацидеян в отчаянной битве?

Будто живые они: то удар нанесут, то отскочат!

100 Дав засмотрелся на них — ротозей он; а ты заглядишься —

Дело другое: ты тонкий ценитель художества древних!

Я на горячий наброшусь пирог — ты меня обругаешь;

Ну, а тебя от пиров спасает ли дух твой высокий?

Я понимаю, что мне обжорство гораздо опасней, —

Я ведь спиною плачусь! Но и ты дождешься расплаты

За разносолы твои, на которые тратишь ты деньги;

Горькой становится сласть, когда она входит в привычку,

И не стоит на неверных ногах недужное тело!

Раб твой, скребницу стянув, променяет на кисть винограда —

110 Он виноват; а кто земли свои продает в угожденье

Жадному брюху, тот раб или нет? Да прибавь, что ты дома

Часу не можешь пробыть сам с собой, а свободное время

Тратишь всегда в пустяках! Ты себя убегаешь и хочешь

Скуку в вине потопить или сном от забот позабыться,

Только напрасно! Они за тобой — и повсюду нагонят!

Гораций

Хоть бы мне камень попался какой!

Дав

На что?

Гораций

Хоть бы стрелы!

Дав

Что это с ним? Помешался он, что ль, иль стихи сочиняет?..

Гораций

Вон! А не то попадешь ты девятым в сабинское поле!

138

Гораций

Что? Хорош ли был ужин счастливчика Насидиена?

Я за тобою вчера посылал; но сказали, что с полдня

Там ты пируешь.

Фунданий

Ужин чудесный был! В жизнь мою, право,

Лучше не видывал я!

Гораций

Расскажи мне, ежели можно,

Что же прежде всего успокоило ваши желудки?

Фунданий

Вепрь луканийский при южном, но легком пойманный ветре —

Так нам хозяин сказал. Вокруг же на блюде лежали

Репа, редис и латук, — все, что позыв к еде возбуждает:

Сахарный корень, рассол и приправа из винного камня.

10 Только что снят был кабан; высоко подпоясанный малый

Стол из кленового дерева лоскутом пурпурным вытер,

А другой подобрал все отбросы, какие могли бы

Быть неприятны гостям. Потом, как афинская дева

Со святыней Цереры, вступил меднолицый гидаспец

С ношей цекубского; следом за ним грек явился с хиосским,

Чистым от влаги морской. Тут хозяин сказал Меценату:

«Есть и фалернское, есть и альбанское, если ты любишь».

Гораций

Жалкое чванство богатства! Однако ж скажи мне, Фунданий

Прежде всего: кто были с тобою тут прочие гости?

Фунданий

20 Верхним был я, Виск подле меня, а с нами же, ниже,

Помнится, Варий; потом, с Балатроном Сервилием рядом,

Был и Вибидий: обоих привез Меценат их с собою!

Меж Номентана и Порция был наконец сам хозяин;

Порций нас тем забавлял, что глотал пироги, не жевавши.

А Номентан был нарочно затем, чтоб указывать пальцем,

Что проглядят; ведь толпа — то есть мы, все прочие гости, —

Рыбу, и устриц, и птиц не совсем различала по вкусу:

Был этот вкус не такой, какой в них обычно бывает,

Что и открылось, когда он попотчевал нас потрохами

30 Ромба и камбалы; я таких не отведывал прежде!

Далее он объяснил нам, что яблоки, снятые с ветвей

В пору последней луны, бывают красны. А причину

Сам спроси у него. Тут Вибидий сказал Балатрону:

«Коль не напьемся мы в дым, мы, право, умрем без отмщенья!»

И спросили бокалов больших. Побледнел наш хозяин.

Ведь ничего не боялся он так, как гостей опьянелых:

Или затем, что в речах допускают излишнюю вольность,

Или что крепкие вина у лакомок вкус притупляют.

Вот Балатрон и Вибидий, за ними и мы, с их примера,

40 Льем вино — бутыли вверх дном! — в алифанские кружки!

Только на нижнем конце пощадили хозяина гости.

Тут принесли нам мурену, длиною в огромное блюдо:

В соусе плавали раки вокруг. Хозяин сказал нам:

«Не метала еще! Как помечет, становится хуже!

Вот и подливка при ней, из вепафрского сделана масла

Первой выжимки; взвар же — из сока рыб иберийских

С пятилетним вином, не заморским, однако, а здешним.

А уж в готовый отвар и хиосского можно подбавить,

Белого перцу подсыпать и уксуса капнуть, который

50 Выжат из гроздий Метимны одних и, чистый, заквашен.

Зелень дикой горчицы варить — я выдумал первый;

Но морского ежа кипятить непромытым — Куртилий

Первый открыл: здесь отвар вкусней, чем рассол из ракушек».

Только что кончил он речь, как вдруг балдахин над гостями

Рухнул на стол, между блюд, поднимая облаки пыли

Мерной, какую в кампанских полях аквилон воздвигает

Мы испугались, но, видя, что все бы могло быть и хуже,

Развеселились опять; один лишь хозяин, поникнув,

Плакал, как будто над сыном единственным, в детстве умершим!

60 Как знать, когда бы он кончил, когда б мудрецом Номентаном

Не был утешен он так: «О Фортуна! Кто из бессмертных

К смертным жесточе тебя! Ты рада играть человеком!»

Варий от смеха чуть мог удержаться, закрывшись салфеткой.

А Балатрон, всегдашний насмешник, воскликнул: «Таков уж

Жребий всех человеков; такая судьба их, что слава

Им за труды никогда не заплатит достойной наградой!

Сколько ты мучился, сколько забот перенес, беспокойства,

Чтобы меня угостить! Хлопотал, чтоб был хлеб без подгару,

Чтобы подливки приправлены были и в меру и вкусно,

70 Чтобы слуги прилично и чисто все были одеты;

Случай — и все ни во что! Вдруг, как насмех, обрушится сверху

Твой балдахин или конюх споткнется — и вдребезги блюдо!

Но на пиру, как в бою, в неудаче сильней, чем в удаче,

Истинный дар познается хозяина и полководца».

«О, да исполнят же боги тебе все желания сердца,

Муж добродетельный! Добрый товарищ!» — так с чувством воскликнул

Насидиен и обулся, чтоб выйти. А гости на ложах