Первая служащая. Ах, Евсей Иванович, мне так нравится наше учреждение… Я так что-то чувствую…
Стерветсен. Ничто не следует оставлять без испытания. Весь мир лишь эксперимент…
Щоев. Тише там глотайте! Дайте нам слушать научное!
Стерветсен. Я говорю: весь мир есть эксперимент божьих сил. Ты согласна, Серен?
Серена. Папа, разве бог тоже профессор? А зачем тогда ты?
Евсей (тихо Щоеву). Игнат Никанорович, это религиозная пропаганда!
Щоев. Пускай, Евсей. Им можно: они ненормальные… Алеша! Давай всю пищу на выбор!
Алеша переводит рычаг. Грохот. По конвейеру уплывает каша. Грохот утихает. Конвейер подает постепенно серию различных кушаний.
Вкушайте, товарищи, эти яства без остатка. У нас всего много — у нас одна шестая всего земного глобуса… Алеша! Организуй бутерброды!..
Алеша включает некий деревянный аппарат; в аппарате заранее заложена коврига хлеба. Аппарат режет хлеб на ломтики и эти ломтики автоматически мажутся каким-то белым веществом; затем готовые бутерброды сошвыриваются лапой аппарата на деревянное блюдо. Блюдо поступает на конвейер.
Стерветсен (разглядывает действие аппарата). Это изумительно, Серен. Это гигиена!
Серена. Папа мне нравится Алеша.
Щоев. Алексей! Сделай заграничной барышне что-нибудь любезное — ты ей нравишься!
Алеша подходит к Серене и целует ее, приподымая все ее тело с места.
Стерветсен. Это дико, Серен!
Серена (оправляясь). Ничего, папа, мне же не больно. Я должна ведь почувствовать Юнион Рашион Совьет.
Щоев (Алеше, сурово). Не будь беспринципщиком, Алексей…
Серена (Алеше). Вы любите что-нибудь на свете или один коммунизм?
Алеша. Я люблю больше всего дирижабль. Я все думаю, как он взойдет над всею бедной землей, как заплачут все колхозники вверх лицом и я дам ревущую силу в моторы, весь в слезах классовой радости. Мы полетим против ветра надо всеми океанами, и мировой капитал сильно загорюет над летящими массами, под громадным туловищем науки и техники!..
Серена. Я вас слушаю… Но мне говорил в Москве ваш одинокий член — вы любите ударников и таких, какие трудятся догнать и перегнать.
Евсей. Он летун, ему лишь бы мчаться куда-нибудь, когда наши родные массы живут пешком…
Алеша (отвечая Серене). Ты не понимаешь, а он (на Евсея) — это как ваши. Он — не класс, он присмиренец.
Серена. Но дирижабль есть и в Европе.
Алеша. Ну и что ж!
Щоев. Там же деляческие дирижабли!
Алеша (Серене). Ты не понимаешь, потому что буржуйка. Ты единоличница!.. Ты думаешь, что у тебя есть душа…
Серена. Да…
Алеша. Нету. А у нас будет дирижабль. Он пойдет над неимущим земным шаром, над Третьим Интернационалом, он спустится, и его потрогают руки всемирного пролетариата…
Щоев (Евсею). А я думал — он дурак.
Евсей. У нас ведь одни прямые, четкие были дураки, Игнат Никанорович. А он дурак наоборот.
Серена (Алеше). Вы действуете на меня как ландшафт, я чувствую грусть… как она у вас говорится… в своей кофте.
Стерветсен вынимает папиросы «Тройка» и закуривает.
Папа, отчего мы с тобой единоличники?
Стерветсен. Серен, ты меня шокируешь!
Опорных (выпивая чашку уксуса). Пью за все державы, где… этта… пролетариат поднимает голову, увидя наш, как его, дирижабль!
Щоев (вставая, торжественно). За дирижабль революции, за всемирных пайщиков и… за все опубликованные в местной прессе лозунги — ура!
Все. Ура!
После возгласа внезапно настает тишина, но второй служащий кричит «ура» одиноким голосом, не замечая тишины.
Щоев (кричащему). Васька, не шокируйся!
Второй служащий враз утихает. Шум за стеной учреждения.
Алеша! Запусти бал!
Годовалов. Дайте хоть компотную воду-то допить…(Пьет компот из черепушки).
Опорных (Стерветсену). Угостите этим — как-то он? — вашим демпингом…
Стерветсен подает ему пачку «Тройки». Опорных берет три папиросы, двумя угощает соседей. Гости наспех доедают пищу, кроме Серены, которая беседует с Алексеем.
Щоев (задумчиво). Бал… Люблю я это веселое междуусобие человечества!
Один из гостей-служащих подходит к окну и открывает его. Врывается шум района и постепенно затихает. Три полудетских лица появляются в окне и глядят в учреждение. Гость-служащий равнодушно обдает те лица дымом, который выходит далее во мрак районной ночи.
Евсей (Стерветсену). Господин буржуазный ученый, может быть, у вас сложилось мнение о наших пищевых образцах — или не сложилось еще?
Стерветсен. Я говорил бы так, что оно складывается… По-вашему, это звучит, как самотек, или я отметаю недооценку?! Я скучаю без понятья…
Евсей. Ну ничего — ты ведь не марксист, мы тебя научим. Можно посмотреть твою самопишущую систему? Это импорт, что ли?
Стерветсен (подает Евсею самопишущую ручку). Рекомендую — это приличный автомат.
Евсей. Сама пишет?
Стерветсен. Нет, активности она не имеет. Следует вам думать — как называется? — единоличником…
Евсей. Ладно. А я ведь полагал, она сама что-нибудь соображает. А она у тебя оппортунка. Оставь для образца, Алешка ее обгонит.
Девочка (из окна). Дядь, дай кусочек!
Серена (Алеше). Отчего вам скучно на лице?
Алеша. Да все по социализму…
Серена. А это прелесть?
Алеша. Угроблю за вопрос! Иль не видишь?
Серена. Нет, я вижу только вас.
Девочка (из окна). Дядь, дай кусочек!
Другое существо (из населения за окном). Ну, хоть что-нибудь!
Позади всех, за окном, появляется лицо Мюд.
Щоев. Алеша! Давай нам часть неофициальную!..
Алеша переводит некий рычаг — и стол с остатками яств уползает прочь — в боковую прорву учреждения. Гости на ногах.
Голоса за окном. Нам хоть невкусное… Хоть мутного.
Чуждый мусорный голос (взрослого, за окном). Дозвольте жижку жевнуть! Я тоже был член.
Пожарный закрывает окно. Но извне открывается другое, соседнее окно — и те же лица глядят, в том же порядке, точно они не переменили места. Пожарный закрывает и это окно. Открывается опять прежнее окно — и те же лица, в неподвижном порядке.
Щоев. Евсей! Упорядочь население!.. Алеша, давай же нежное…
Алеша переводит приводной ремень на шарманке, и, хлопая сшивкой по шкиву, ремень вращает шарманку; шарманка играет нежную музыку — вальс. Гости начинают двигаться в такт.
Евсей (в окно). Вы что уставились?
Голос девочки (за окном). Нам хочется вкусненького!
Чуждый мусорный голос. Дай, пожалуйста, я чего-нибудь проглочу!
Евсей. На, пей ради бога. (Дает кому-то за окном чашку с уксусом, оставшуюся на трибуне). Здесь ведь научный вечер — тут мучаются из-за вас, братец ты мой.
Человек выпивает за окном уксус и отдает чашку обратно.
Чуждый мусорный голос. Люблю жидкое…
Гости танцуют: Алеша с Сереной, Опорных (большого роста человек) с маленькой своей женой, Стерветсен с выдвиженкой Евдокией и т. д. Один Щоев сидит задумчиво на возвышенном месте.
Щоев. Уважаю я это наслажденье масс…
Евсей (приближаясь к Щоеву). Чего-то, Игнат Никанорович, я сейчас всех граждан полюбил!
Щоев. Все животные, Евсей, любят друг друга. Нужно иметь не любовь, а установку… (Более задумчиво). Установка… без нее давно лежал бы каждый навзничь.
Вальс продолжается. Опорных, прижимая к себе жену, блюет через ее голову в угловую урну и не останавливает своего вежливого супружеского танца; жена не замечает этого факта.