Работа учреждения враз замолкает. Мюд вынимает из своей кофты револьвер. Алеша берет со стола Щоева рычащую трубу, труба отрывается от устройства и продолжает рычать в руках человека. Оба бегут на выход с этими предметами и скрываются. Странный гул усиливается, но делается как бы шире и мягче, подобно потоку воды.

(Ужаснувшись). Говорил я тебе, Игнат Никанорович, что сильна буржуазия-матушка…

Щоев. Ничего, Евсей, может, это буржуазия мелкая… А где же мои массы? (Оглядывает учреждение).

Учреждение пусто; несколько ранее все служащие молча скрываются куда-то. Кузьма разламывает дверной вход и пролезает в учреждение. Садится среди пустоты столов и берет ручку. Щоев и Евсей в страхе следят за ним. Входит Мюд с револьвером в руке.

Мюд. Это гуси-лебеди летят. Дураки!

Гул превращается в голоса тысяч птиц. Слышно, как птичьи лапки касаются железной крыши учреждения: птицы садятся, перекликаясь между собой.

Щоев. Евсей! Кликни мне служебные массы: куда они скрылись? Надо нам что-то налаживать!

Кузьма встает и проходит в уборную, резко захлопывая за собой дверь.

Картина третья

То же учреждение, что и во второй картине. Трубы на столе Щоева нет. Пусто. Один Щоев. Птицы жалобно кричат вне учреждения: их там бьют и морят чем попало.

Щоев (жуя пищу). Народ нынче прожорлив стал: строит какие-то кирпичные корпуса, огорожи, башни и три раза обедать хочет, а я сиди и угощай каждого! Трудно все-таки быть кооперативной системой! Лучше б я предметом каким-нибудь был или просто потребителем… Что-то у нас идеологической надстройки мало: не то все выдумали уже, не то еще что! Все мне охота наслажденье какое-то иметь!.. (Подбирает крошки от употребленной пищи и высыпает их дополнительно в рот). Евсей!!

Евсей (за учреждением). Сейчас, Игнат Никанорович.

Щоев. Откуда-то эта птица-сволочь еще появилась! Так было покойно и планомерно, весь аппарат взял себе установку на организацию мясных рачьих путин, а тут эта птица мчится — заготовь ее попробуй! Эх, ты, население-население, замучило ты коопсистему!.. Клокотов!!

Клокотов (за стенами учреждения). Иду, Игнат Никанорович.

Входит Клокотов, весь покрытый птичьими перьями.

Щоев. Ну как там?

Клокотов. Да что ж, Игнат Никанорович, конечно это не дело!

Щоев. А что ж это такое?

Клокотов. Весь план срывается, Игнат Никанорович… Мы же взяли установку на организацию рачьих путин — так бы и надо держать. Туловище рака, Игнат Никанорович, лучше любой говядины. А то вчера был рак, сегодня птица летит, завтра зверь выскочит из лесов, а мы, значит, всю систему должны трепать из-за этой стихии?!

Щоев молчит задумчиво.

Так не годится, Игнат Никанорович, и население избалуется! Раз уж мы приучили его к одному сорту пищи — ему и хорошо! А это что такое: из буржуазных царств теперь может вся живность броситься в нашу республику, там ведь кризис — разве ее можно всю съесть?! У нас едоков не хватит!

Щоев. Ну а как раки твои в наших пучинах?

Клокотов. Раки молчат, Игнат Никанорович, рано еще.

Евсей (входит, весь в птичьих перьях). Игнат Никанорович! Птица с документами прибыла. Ты гляди! (Вынимает из кармана несколько картонных кружочков). На каждой номер, на каждой штемпель! Она организованная, Игнат Никанорович! Я ее боюсь!

Щоев (задумчиво и медленно). Организованная птица… Четок воздух над нашей землей!

Опорных (входя; весь мокрый, в длинных сапогах). Рыба поперла, Игнат Никанорович!..

Клокотов. Я так и знал!..

Опорных. Рыба по верху прет, а птица подлетает и жрет ее…

Евсей. Это прорыв путины, Игнат Никанорович!

Щоев. А никого там нету… из крупных животных каких-нибудь, кто бы и птицу скушал! Верно ведь?

Клокотов (удовлетворенно). Конечно, Игнат Никанорович! Нам ничего и не надо. По мясу мы раком обойдемся, по маслу — ореховым соком, а по молоку — там мы дикий мед смешаем с муравьиной кислотой, и всё. Наука теперь, говорят, этого достигла.

Евсей. Мы потихоньку, Игнат Никанорович, всех снабдим. У всех будет полный аппетит!

Опорных. Так что же… этта… скажете? Птицу лупить или рыбу ловить?..

Нарастающий шум за сценой — что и во второй картине.

Щоев. Выйди глянь, Евсей!

Евсей исчезает.

Отчего птица-то к нам из буржуазии летит?..

Опорных. Наша страна дюже жирна, Игнат Никанорович. Рожается что попало — и живет!

Щоев. Не бреши. Тогда бы все в тару само лезло.

Опорных. Ау нас человек дурак, Игнат Никанорович. У нас — как-то ее? — у нас тары нету!

Щоев. Человек же это я…

Шум увеличивается. Вбегает Евсей.

Евсей. Еще летит туча целая!..

Щоев. Кто летит?

Евсей. Гуси, воробьи, журавли, а низом — петухи мчатся… Чайки какие-то!

Щоев. Боже мой, боже мой… За что ты оставил меня на этом посту?! Лучше б я перегибщиком бы и жил теперь на покое!

Опорных. Теперь всю рыбу слопают!.. Так как же быть-то, этта, руководящие?! Заготовлять из воды постную пищу иль попам оставить?

Евсей (к Опорных). Петя, не активничай, когда тебя не привлекают!

Щоев. Евсей! Думай ты ради бога что-нибудь определенное! Ты видишь, у меня сердце болит.

Евсей. А я уж все выдумал, Игнат Никанорович.

Щоев. Так доложи мне, возьми установку и делай.

Евсей. В Осоавиахиме артиллерийский кружок, Игнат Никанорович, находится, а в кружке пушка — разрешите, пульнуть по птичьему стаду!

Щоев. Ступай пальни!

Евсей и Клокотов уходят. Шум за сценой продолжается и переходит в птичьи крики.

Опорных. Игнат Никанорович! Зачем гнать птицу-то эту мимо? Мы б управились и птицу поймать и рыбу вытащить! Народ — как-то она? — работает охотно.

Щоев. Мало ли что! Пусть летает в другие районы — там тоже есть кому жрать! Что ты за эгоист такой — я прямо удивляюсь тебе?!

Опорных бурчит про себя чего-то.

Ну, ты что там еще! Забыл про мое единоначалие, беспринципщик, дьявол какой!.. Иди, Петя, на свою путину.

Опорных (уходя). Вот, этта, как-то ее… вот он стерва мужичок какой!

Щоев. Устал я чего-то… Трудно мне кормить до гробовой доски такое тяжкое население!..

Шум за сценой несколько рассеивается и слышен тихо. Входят Мюд и Алеша. Оба в птичьих перьях. У Мюд перья даже в волосах.

Мюд (Щоеву). Отчего ты важный такой?

Щоев. Я не важный — я ответственный. А вы что вернулись? Вы видите, на кооперацию животные напали?!

Алеша. Это ничто, товарищ Щоев. Пролетариату пища всегда подходяща. Мы втроем тыщу штук заготовили. Мы…

Щоев. Будет тебе мыкать-то: мы-мы!.. Куда б ты годился, если б я тебя не возглавил?

Мюд. Алеша, а где же тут партия и ударники?.. Мне здесь становится скучно!

Щоев (несколько задумчиво). Скука… Нежное, приличное чувство — в молодости от него трудности роста бывают…

За сценой что-то шипит, точно разгорается громадный огонь.

Алеша (Щоеву). Дядь, давай рационализацию выдумаем, а то у тебя ненаучно как-то все…

Шум за сценой превращается в рев и вдруг сходит на нет.

Щоев (задумчиво). Рационализация… (Трогает Алешу). Может быть, ты гений масс, хотя я, брат, тоже задумчивый человек… (Углубленно). Пускай теперь наука трудится, а человек около нее как на курорте. Приличное дело!.. Мы хоть туловищем отдохнем… Хоть…

За сценой — продолжительный нарастающий рев, как от разгорающегося пламени. Маленькая пауза. Довольно тихий удар пушки. Задняя (считая от зрителя) стена учреждения медленно валится, ветер врывается в учреждение, тысячи птиц взлетают с крыши учреждения. Открывается районный ландшафт: две кооперативные лавки с приказчиками наружу; ворота с надписью «Парк культуры и отдыха», у этих ворот — очередь. Первый в очереди — Кузьма. Все это зрелище вначале застлано дымом. Дым рассеивается. Четыре крупные девушки-осоавиахимовки несут двое носилок в учреждение, проходя через поврежденную стену. На носилках — Евсей и Клокотов. Носилки ставятся на пол перед Щоевым. Евсей и Клокотов привстают и садятся в носилках.