Судьбу обретёт он, и чувствовать станет тревожно,

И сцепится с тем, кому тоже уйти невозможно.

Кто тоже судьбу ощутил — верой,

                 смыслом и болью —

И тоже не может самим не остаться собою.

И будет их встреча —

          жестокость, безвыходность, мука.

Все будут кричать, обвинять

              и не слышать друг друга,

Не видя, что кто-то,

          весь чужд их страстям и отвагам,

Почти подобрался к их чести, и славам, и шпагам.

Ему это всё заменяют расчёт и забота.

Он помнит: он так ненавидит за что-то кого-то,

Что просто от жизни, от речи чужой он немеет.

Всё кажется — кто-то взлетает, а он — не умеет.

А рядом статисты — у каждого облик и имя.

Глазеют, не зная, что, в общем, расплатятся ими.

За страсти и шутки, за всё, в чём они ни бельмеса.

За эту игру, из которой рождается пьеса.

Всё не зря… Столько мест

Я узрел… И какие места!

.. Так был горек отъезд —

Я ведь знал, что отъезд в никуда.

Здесь я — кит на песке.

Но раскаяньем я не томим.

Не обманут никем —

Ни молвой, ни собою самим.

Вёл не страсти накал —

Ясный смысл… В общем, всё я учёл:

Я свободы искал

И её здесь в избытке нашёл.

В свете яркого дня

Впредь вовек — ни в жару, ни в мороз —

Не потащат меня

На опасный и глупый допрос.

Ни в ГБ, ни в Союз…

То, что было, тому уж не быть.

Я другого боюсь:

Как всё это бывает — забыть.

Как все видят сквозь тьму,

Устают, находясь на краю,

Или пишут в Крыму,

В Доме творчества, словно в раю.

И как бьёт через край

Тайно радость, осилив беду,

Словно веря, что рай —

Род оазиса в чёрном аду.

Не забыть бы про страх,

Про двойной их и двойственный труд.

И о тех тайниках,

Где романы их времени ждут.

Иль в счастливейший год,

Соблазняя надеждами нас,

Бьются рыбой об лёд

И его пробивают подчас.

В кандалах, в синяках,

От потерь инвалиды уже…

То, что в тех тайниках,

И в моей ещё ноет душе.

Я свободы достиг.

Но стою совершенно один

В мельтешенье пустых

Мыслей, чувств, посягательств, картин.

Мельтешат — не унять.

Правит миром, уставшим пахать,

Не стремленье понять,

Не любовь… Страсть мелькать и мелькать.

Страсть блестеть и не греть,

Страх увидеть предел и черту:

Остановка как смерть,

Как паденье в свою пустоту.

Грохот ног, всплески рук:

Ритма нет, и не стоит искать.

Пусть всё гибнет вокруг!

Лишь бы всё продолжало мелькать.

Полный смыслом другим —

Тем, что были, что будут века,

Я здесь нужен таким

Еще меньше, чем дома ЦК.

И живу как в гостях.

За бортом — без надежд и хлопот.

— Знал, что будет всё так?

— Знал… Но думал: авось пронесёт.

Видно, дело к концу.

Но сейчас, о весенней поре,

Вновь живу я в лесу,

Словно в Ялте на светлой горе.

И себя самого

Вспоминаю — всю радость свою.

Отойдя от всего,

В Доме творчества — словно в раю.

Словно те ж тут места,

Та же тяжесть на трудном пути…

А не просто беда,

От которой уже не уйти.

Сзади — все рубежи.

Но вокруг ещё зелень и свет…

Странный сон… Длится жизнь…

А её уже, в сущности, нет.

Моего ль это только заката

Беспощадные жала лучей?

…Был я прав иль не прав, но когда-то

Я уехал из жизни своей.

Да, я знал, что побег — не победа,

Что хоть выпадет всё потерять,

Но от старости я не уеду

И от смерти не выйдет удрать.

Мне не снилась, хоть многим и снится,

Словно пляж посредине зимы,

Золотая страна — Заграница,

Праздник жизни, побег из тюрьмы.

Да, свобода… Но предан ей свято,

Знал и там я, что с ней тут беда:

Запах тленья и жала заката

Проникали ко мне и туда.