Запах тленья там гуще… Но в годы
Вплетены на последней черте
Несвобода и жажда свободы,
Тяга к правде, порыв к чистоте.
Но не встал я за истину грудью.
Представлял, как, смущаясь слегка,
Мне в ответ прокуроры и судьи
Станут дружно валять дурака.
И добьют меня (всё понимая):
«Что ж, хотел не как мы, так смотри…»
Здесь — не то. Но острей донимают
Тот же запах и краски зари.
Запах тленья — чуть слышный, нежуткий.
Он ласкает — амбре, а не прах.
Он во всём: в посягательствах, в шутках,
В увлеченьях, в успехах, в стихах.
Всё — как жизнь, всё — кружится, всё чудо.
Всё — летит, создаёт кутерьму.
Лишь одно — никуда ниоткуда.
И ещё — ни с чего ни к чему.
…Мчится поезд… Слезать мне — не скоро.
Любопытствую — лучше б уснул.
Вновь чужой, неопознанный город
Весь в огнях за окном промелькнул.
Вновь чужое, холодное пламя.
Снова мысль, что уже навсегда
За штыками, лесами, полями
Все остались мои города.
Всё равно я тянусь туда глухо.
Здесь живу, не о здешнем моля.
Очень жаль, но не будет мне пухом
Эта добрая, в общем, земля.
Очень жаль… Хоть и глупо всё это —
Словно барская блажь или грусть.
Потому что побег — не победа,
И назад я уже не вернусь.
Всё равно и в своём отдаленье
Я — отринув недальнюю тьму —
Краски вечера, запахи тленья
За рассвет и расцвет не приму.
До конца!.. Пусть всё видится остро,
И теней не смущает игра,
Чтоб потом не стыдиться притворства,
Если выйдет дожить до утра.
3. Прощание с Яддо[5]
Я назад не хочу. Ни туда, где я нынче живу,
Ни в Париж, ни в Милан, ни в Женеву,
ни даже в Москву.
Хоть и хватит блуждать, хоть пора —
не о том ли и речь? —
Вновь друзей повидать
и в суглинке навеки залечь.
Чтоб, горька, незабвенна,
в любом состоянье жива,
Надо мной постепенно
в себя приходила Москва.
То спокойно, то круто,
то ложью восстав против лжи,
И чтоб все эти смуты,
как струпья, спадали с души.
И чтоб в лике усталом
и пристальной ясности глаз
То ясней проступало, за что мне мила и сейчас.
Тут не светлая вера, а знанье жестокое тут —
Ощущенье барьеров из лет, расстояний и смут.
То, что в двери стучится,
настойчиво лезет в окно.
То, что может случиться и, может,
случиться должно.
Правда века есть бездна —
недаром всё тонет во мгле.
И не будет мне места до смерти на этой земле.
Там как здесь — сон ли, явь ли —
одни пустословье и спесь.
Суеты и тщеславья, и мести гремучая смесь.
Что мне весь этот рынок и споры,
что рынку под стать?
Выбираю суглинок — постель,
чтоб свой век переспать.
Выбираю охотно — мне этот возврат по плечу.
А другой — значит, Потьма!.. А я и туда не хочу.
Ни за стены-запоры —
пусть дружба за ними сильна.
Ни в научные споры, чьей нации больше вина.
Не сужу, не кричу. Знаю: святы такие места.
Лишь назад не хочу: ни в Париж, ни в Милан, ни туда.
Не порыв, а надрыв —
память сердца про боль бытия.
Я пока ещё жив, но эпоха уже — не моя.
Все упёрлось в «сегодня»,
а даль — беспощадно пуста
И почти безысходна простая моя правота.
Впрочем, всё ни к чему:
век уходит под нож к палачу.
Я и гибель приму… Лишь назад никуда не хочу.
Нет, не тянет в столицы чужие, не манит в моря.
Лишь московский мне снится суглинок.
И, может быть, зря.
* * *
На жизнь гневись не очень —
Обступит болью враз.
Всё высказать захочешь,
А выйдет — пересказ.
И будешь рваться с боем
Назад — сквозь тьму и плоть, —
От жизни этой болью
Отрезанный ломоть.
Начнёшь себе же сниться
От мыслей непростых.
И в жажде объясниться
Тонуть в словах пустых.
Как будто видя что-то
В себе — издалека…
Расплывчатое фото,
Неточная строка.
То ль свет застрял слепящий
В глазах — как зов мечты,
То ль жизни отходящей
Стираются черты.
* * *
Давно б я убрался с земли.
Да Бога боюсь и петли.
вернуться
5
Колония (Дом творчества) писателей, композиторов, художников и скульпторов в Саратога-Спрингс, штат Нью Йорк.