– Ну… может, ты хочешь, чтобы я был там на случай, если Криспин станет слишком много себе позволять?

– Я даже вообразить себе не могу, чтобы такой джентльмен, как мистер Радецки, позволил себе что-то лишнее, – На сей раз в ее тоне чувствовалась неподдельная озадаченность.

Уже не впервые за время общения с Анной Ричард напомнил себе, что разговорными и жаргонными русскими оборотами он владеет далеко не в совершенстве. Инстинкт заставил его искать убежища в высокопарности:

– Я просто хотел убедиться, не опасаешься ли ты, что Криспин станет донимать тебя непрошеными любезностями, если обстоятельства сложатся таким образом, что…

В трубке раздался громкий хохот.

– Какой же ты глупый. – Новый взрыв хохота. – Показать такому человеку, как Криспин, что в этом смысле ему ничего не светит, – пара пустяков. И ты наверняка это знал.

– Прости, я просто не подумал.

Потом он отправился докладывать Корделии, что за ним сейчас приедут. Она сосредоточенно выслушала, с застывшей полуулыбкой, сосредоточенно глядя на него и время от времени стреляя глазами по сторонам, словно он втолковывал ей, что сюда сейчас прилетит летающая тарелка (с русской поэтессой на борту). Большую часть оставшегося времени он без труда заполнил телефонным звонком в институт, где попросил, чтобы кто-то нашел еще кого-то, а тот постарался бы уговорить кого-то третьего сообщить китайскому пропойце, что если тот случайно собирался на сегодняшнюю встречу, то может спокойно выбросить эту мысль из головы.

Когда, перекрывая гул транспортного потока с улицы донесся звук дорогого автомобильного гудка. Ричард с острым чувством предвкушения выскочил из дому. Он сказал себе, что это путешествие, пусть и недолгое, будет путешествием на встречу с неведомым; о том, что обычно его путешествия оказываются очень даже предсказуемыми, можно было себе даже не говорить. Чернокожий шофер поднялся со своего места и обогнул автомобиль, чтобы принять его на борт. Анна следила за ними с заднего сиденья с пристальностью, внешне очень напоминающей то, как чуть раньше следила за ним Корделия. Впрочем, прежде чем он успел собраться с мыслями, она чмокнула его, хотя, надо признать, довольно сдержанно. Всю ее пристальность как ветром сдуло.

Вскоре после того, как они двинулись в путь, Анна заговорила:

– Можно я задам тебе вопрос о взаимоотношениях в английском обществе? Что называется, в высших слоях?

– Постараюсь тебе ответить. Как ты догадываешься, сам я к ним не принадлежу.

– Конечно. – Она кивнула, пожалуй, немного более подчеркнуто, чем следовало бы. – Этот важный человек, о котором я тебе говорила, – его зовут сэр что-то там такое, или мистер, и Криспин говорит, что его жена – леди что-то там почти такое же. Но это ведь не значит, что они принадлежат к высшим слоям общества?

– Ну, само по себе не значит. Хотя одно другому не мешает. То есть, возможно, они и из высших слоев.

– Я так не думаю. Мне кажется, он смотрит на них свысока.

– Ну, у Криспина может быть на то причина, даже не одна.

– По-моему, он и на меня смотрит свысока.

– Вот в этом я сомневаюсь. Ты уж не обижайся, но мне кажется, ты очень многого не поймешь в Англии, если и дальше будешь рассуждать о классах, и высших слоях общества, и о всякой такой ерунде. Здесь люди движутся вверх и вниз, вперед и назад по социальной лестнице, не обращая на это особого внимания, не прикладывая особых усилий и не особо расстраиваясь, если не удалось вскарабкаться повыше, – это не как вступление в партию в России, если я правильно это себе представляю. Если хочешь найти страну с четким классовым делением, помимо твоей собственной, возьми США, хотя там это называется по-другому. Или Францию. Здесь то, к какому человек принадлежит классу, интересует остальных ничуть не больше, чем, скажем, то, что он имеет привычку начесывать длинные пряди на макушку, чтобы прикрыть лысину. Даже, пожалуй, меньше. И уж всяко гораздо меньше, чем, например, то, что у него на чердаке игрушечная железная дорога. Вот иностранцы нас очень интересуют. Англичане только и делают что перемывают им косточки.

Анна кивнула, без особой уверенности:

– А тебе иностранцы нравятся?

– Мне лично – да. А вот насчет англичан вообще я бы не сказал. В любом случае, сколько я знаю, между мной и Криспином нет никаких преград. По крайней мере этого толка.

Ричард заметил, что радостное чувство предвкушения, которое переполняло его, когда он выходил из дома, почти совсем выдохлось. Он украдкой скосил глаза на Анну. На ней была пунцовая юбка экзотического покроя, если ее вообще кто-то кроил, поношенный джемпер примерно того же цвета и бордельного фасона туфельки, не старые, но почти развалившиеся, отдаленно перекликающиеся тоном со всем остальным. Общий вид получался, безусловно, иноземный, однако не вызывающий особого интереса, не говоря уж о сочувствии. Вдобавок к неказистости одеяния, от нее пахло духами, и хотя это явно были духи, а не что-то еще, ему эта возможность расширить опыт в области парфюмерных изысков не доставила ни малейшей радости – какие-нибудь «Nuits d'Ulan-Bator»,[5] подумал он, лучше не уточнять. Она сидела подавшись вперед на синих подушках и выглядела напряженной, почти настороженной, словно сомневалась, хочется ли ей ехать туда, куда ее везут. Заговорив, она не повернула к нему головы.

– Криспин – один из твоих самых близких друзей?

– Да, насколько у меня вообще могут быть близкие друзья.

Сделав паузу, но не дождавшись продолжения, она добавила:

– Знаешь, его жена пьет, как совдеповская баба в старые времена, причем каждый день.

– Как совдеповская баба в старые времена? – переспросил он, чтобы выиграть время.

– Так что лыка не вяжет.

– А почему в старые времена?

– Ну, сейчас с выпивкой плохо, поди достань когда надо и сколько надо, я имею в виду в России. Даже самогонку. Раньше ее было хоть залейся, по крайней мере мой папа так говорит.

– Твой папа что, любит пропустить рюмочку-другую?

– Вот именно, рюмочку-другую. Два его старших брата умерли от цирроза печени, не дожив и до сорока. Если посмотреть в прошлое, обнаружится, что типичное русское застолье заканчивалось тем, что все валились под стол, стар и млад, церковники и миряне, мужчины и женщины, – даже тогда хоть в чем-то существовало социальное равенство. – Голос ее как-то сник, и Ричард подумал, а не приложилась ли и она к бутылке, чтобы собраться с духом перед поездкой, Анна же продолжала: – Так вот, Криспинова жена, он зовет ее Фредди, именно так и пьет.

– Не может быть, – инстинктивно воспротивился Ричард, не сразу вспомнив, что шофер вряд ли силен в разговорном русском.

– Ты, наверное, не видел ее поздно вечером.

– В общем, не припомню.

– Однако со мной она очень мила. Почему она столько пьет, не знаешь?

– Действительно, она же не русская. Я об этом как-то не думал.

Анна нахмурилась:

– Но ведь вы с Криспином наверняка про это говорили.

– Он никогда даже не заикался. Мы не обсуждаем такие вещи, по крайней мере не в таком ключе. Знаешь, мне кажется, чтобы пить, не нужно никаких особых причин. Просто пьешь – и все тут. Хотя, конечно, если спросить человека, почему он пьет, любой, даже твоя совдеповская баба, обязательно отыщет какую-нибудь вескую причину.

– А вот тебя, мне кажется, никакая причина не заставила бы спиться.

Это было слишком похоже на комплимент, или на неудачную потугу на комплимент, и Ричард инстинктивно принялся отнекиваться:

– Я, видишь ли, просто не пробовал пить помногу. Пока не пробовал, но кто знает. А ты?

– Только изредка, но уж тогда… я тебя не обидела?

– О чем ты, конечно же нет. А почему ты спрашиваешь?

– По-моему, ты пытаешься уйти от ответа.

– Это потому, что я англичанин. Но даже англичане иногда называют вещи своими именами, в том числе и очень важные вещи. Вот тебе пример. Важная вещь состоит в том, что мы сейчас здесь вместе.