Нет, он, Ричард Вейси, не для того родился и не так воспитан, с какого конца ни посмотри. Наверное, попадаются люди, которые воспитаны именно так, но такие счастливчики большая редкость. Ну что ж, выходит, не он один вляпался. Это напоминало попытку утешиться мыслью, что смерть не так уж страшна, поскольку рано или поздно ожидает каждого.

Глава девятая

– Здравствуй, милочка. Послушай… как тебе эта книжка про Рим? Про Рим, милочка. Ну да, конечно, про Афины. Да, а когда, как ты думаешь? Ну ты должна же знать хотя бы примерно. Дело в том, что она мне нужна. Нет-нет, просто она мне нужна. Хорошо, хорошо, милочка, пока.

Корделия положила трубку – ее телефонный аппарат, если судить по виду, был сработан никак не позже пятидесятого года, тогда как Криспинов словно бы явился из двухтысячного, – и, сверкнув своей многоцветной прозрачной ручкой, вычеркнула один из пунктов на картонке. Покончив с этим, она минуту-другую посидела за письменным столом, хмурясь и шевеля губами. Потом, несколько раз подняв и опустив голову, словно разминая шею, она встала и отправилась вниз.

Ричард как раз собирал вещи, чтобы сбежать в институт, – собственно, ей повезло, что она его застала. Он поднял на нее глаза и улыбнулся, не то чтобы совсем безыскусной или непродуманной улыбкой, как заметили бы некоторые.

– Здравствуй, путик.

– Здравствуй… любимая.

– Э… знаешь, Анна как-ее-там, эта русская, она звонила всего несколько минут назад, хотела с тобой поговорить…

– А, видимо, это было еще до того, как я…

– …но потом, понимаешь ли, кто-то еще позвонил, и я не смогла сразу спуститься и сказать тебе прямо в ту же секундочку, но ведь она ужасно часто звонит, эта русская, вот я и подумала…

– Значит, мне придется перезвонить и узнать, чего она хотела, – проговорил Ричард, на сей раз безразличным, почти что беспечным тоном, и двинулся, стараясь ступать размеренно, к себе в кабинет. С тех пор как он познакомил Анну с Криспином, здесь, дома, произойти некоторые перемены, в том числе изменился Аннин официальный статус в глазах Корделии. Теперь она была уже не «эта Ричардова русская», которой уготована познавательно-развлекательная прогулка в «Хэрродз», долженствующая стать первой стадией ее изничтожения или, на худой конец, уничижения, но просто «русская» или «эта русская», – докучный, но малозначительный персонаж, сошедший со сцены, не успев даже на ней утвердиться. Когда Ричард в скупых словах рассказывал, что ездил с Анной к очередному влиятельному лицу, которое могло помочь в ее деле, или водил ее «перекусить» в какую-нибудь мизерную забегаловку, Корделия слушала молча, с гримасой почти неподдельного равнодушия. Сейчас, сообщая о звонке «этой русской», она именно это и изобразила на лице. Ричарду было не по себе. Раз-другой он подмечал у жены смятенное, встревоженное выражение, которое, если бы речь шла о человеке не столь непрошибаемо самоуверенном, говорило бы, что данный человек не знает, что теперь делать. А еще раз-другой он заметил, что она бросает на него взгляды, исполненные доселе невиданного неодобрения. Примерно столько же раз ему приходило в голову заняться с ней любовью, но всякий раз он вдруг обнаруживал, что думает о чем-то совершенно другом. Прямо тогда, или, может быть, позже, до него вдруг дошло, что другие супруги, по всей видимости, в минуты близости обмениваются очень важной информацией, не обязательно воплощенной в слова. Он не мог припомнить, чтобы что-нибудь подобное происходило между ним и Корделией. А сейчас ему совершенно явственно вспомнилось другое: он где-то читал, что во время войны, в оккупированной Франции, у лидера Сопротивления и шефа гестапо обнаружилась общая страсть – оперы Моцарта, и они стали регулярно встречаться, чтобы послушать граммофонные записи, пообещав друг другу взаимную безопасность и ни разу не нарушив обещания. Ричард и раньше находил, что эта история чем-то напоминает его отношения с Корделией. Кроме того, хотя теперь он ненавидел ее не так сильно и не так подолгу, как тогда, когда говорил на эту тему с Криспином, время от времени это все равно случалось.

В телефоне раздался голос, который, как он теперь уже усвоил, принадлежал профессору Леону, потом – Аннин. Ее речь звучала смазано и хмуро, что расстроило его на фоне Корделии, так сказать.

– Чем могу служить, – проговорила она довольно казенным тоном.

– Мне передали, что ты просила перезвонить, – ответил он.

– Что? Так ведь уже сколько времени прошло, тебя что, не было дома? Я прошу прощения, Ричард, я не сразу узнала твой голос. Ты простудился?

Он не мешкал с ответом, боясь, что она заведет речь о том, что англичане простужаются чаще других, как известно всякому, и ей в том числе.

– Нет, у меня все в порядке, а у тебя?

– Прекрасно. Спасибо, – Еще одна пауза. – Ммм… я, конечно, знаю, как ты занят…

Пока Ричард ждал, когда она перейдет к сути, из кухни донесся затяжной, оглушительный взрев музыки, оркестр в полном составе, с трубами и литаврами, гомон которого вскоре захлестнул взрыв аплодисментов, приправленный нестройными выкриками. Сперва шум разрастался – Корделия повернула не в ту сторону ручку громкости на своем допотопном приемнике, – потом резко умолк.

– Примерно через полчаса, – говорила Анна. – Но все-таки я очень бы хотела, чтобы ты тоже поехал.

– Поехал куда? Я боюсь, у меня не получится…

– Ваши лондонские телефонные линии, Ричард, никуда не годятся. Я говорила, что мистер Криспин Радецки собирается отвезти меня к очень важному человеку, имени которого я сегодня утром не разобрала, и примерно через полчаса он пришлет за мной машину, я хочу сказать, мистер Криспин Радецки пришлет за мной машину, и мы вместе поедем к этому важному человеку, что, конечно, крайне любезно со стороны мистера Криспина Радецки, только я…

– Анна, ты вполне можешь называть его просто Криспин.

– Могу? Хорошо, тогда и буду – в разговорах с тобой. Ну пожалуйста, ты не мог бы поехать с нами к этому важному человеку? Криспин… очень добр ко мне, но у меня почему-то плохо получается с ним разговаривать, я бы даже сказала, совсем не получается. Иногда я хочу у него что-то спросить, но либо теряюсь, либо мне начинает казаться, что мой вопрос – совершеннейшая глупость. Мммм… он столько знает такого, чего не знаю я.

– Помилуй, Анна, конечно, он знает Англию лучше тебя, он ведь прожил здесь столько лет.

– Да? – В ее голосе зазвучали настороженные нотки. – А он давно живет в Англии?

– Может, даже родился здесь, – проговорил Ричард и добавил довольно бессвязно: – но он по нескольку раз в год ездит за границу.

– А-а. – Ее тон снова стал обыденным. – Тогда понятно, откуда он столько всего знает.

– Попробуй понять… много знать – это очень по-английски. Не говорить об этом вслух и, Боже сохрани, не хвастаться, но чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений. – Он тут же отбросил как бесперспективную мысль о том, чтобы объяснить Анне, что у Криспина свое, специфическое отношение ко всему английскому, к английским привычкам и английскому характеру. – Американцы не такие, – сказал он вместо этого.

– Ну, так ты поедешь с нами, правда, Ричард?

Он хотел было спросить, далеко ли это, но вовремя сообразил, что раз уж Криспин соблаговолил поехать туда лично, это не может быть очень далеко, а у него, по счастливому совпадению, свободное утро, если не считать собеседования с китайцем из Гонконга. А поскольку этот молодой человек, завязав с опиумом, подсел на ром, можно было достаточно твердо рассчитывать на его неявку, так что Ричард сказал, что будет готов, когда они позвонят и за ним заедут. Он уже хотел было повесить трубку, когда его поразила одна мысль, особенно пронзительная в силу своей запоздалости.

– Анна, последний вопрос: может, есть особая причина, по которой ты хочешь, чтобы я поехал с вами?

– Особая причина? – Голос ее мгновенно насторожился. – Какая может быть особая причина?