Криспин, видимо, частично уловил его мысль. По крайней мере, он быстро спросил:

– Ведь ты же этого от меня хотел, правда?

Глава восьмая

Криспин без промедления взялся за доработку и претворение в жизнь Анниного плана. Мысль о создании комитета ему претила – он заявил, что ни один комитет еще ни в чем не преуспел, кроме как в прожигании времени и денег, и что он сам сможет сделать практически все, что нужно, позвонив куда надо по телефону и переговорив с приятелями.

Трое из этих приятелей, более или менее близких, оказались чиновником из Министерства иностранных дел, известным писателем и консультантом по связям с общественностью, – совместными усилиями они составили текст обращения, перечислявшего Аннины заслуги и требования, а также связались с редакциями газет. Криспин отправлял ее с рекомендательным письмом к такому-то лицу, сопровождал к такому-то чиновнику, сам ехал в такое-то присутственное место. Он строго контролировал каждое ее появление на публике, утверждая, что они должны пресекать попытки сделать из нее героиню скандальной хроники, скорее лепить неброский, академически строгий образ. Этому способствовало и ее плохое владение английским, и немногословность при общении через переводчиков, в том числе и когда дело касалось современного положения в России. По той же самой причине она не пользовалась особым спросом на коктейлях, одного телевизионного интервью для поздней программы, в котором она почему-то даже не выглядела привлекательной, оказалось довольно, и вскоре газетчикам и журналистам надоело ошиваться в ее пыльном пристанище в Пимлико – оно, судя по всему, ей нравилось, и ее пребывание там вполне всех устраивало.

Всех, кроме, пожалуй, Ричарда. Время шло, а видел он ее довольно редко, реже, чем Криспин, по его подсчетам, – например, раз-другой на званых ужинах, обнадеживающе поименованных «тоскливыми» и «нужными из политических соображений», на которые, понятное дело, они были приглашены оба. В определенном смысле Ричарда это устраивало, потому что отдаляло опасность разговора о ее чудовищных стихах. Их чудовищность не стерлась из памяти, но по прошествии времени переносилась как-то легче, иногда Ричард даже начинал видеть в них смешную сторону, которой напрочь не усмотрел с близкого расстояния. Кроме того, с каждой встречей ему все сильнее и сильнее хотелось Анну раздеть, и все труднее и труднее было поверить, что другие мужики не испытывают того же желания.

Оба этих переживания обострились, когда наконец, в назначенный день, Анна явилась в Институт, чтобы выступить с чтением своих стихов, организованным с его помощью. Четкое понимание, что не присутствовать на этом вечере он не может, избавило его от мучительных сомнений, сумеет он это вынести или нет. Криспин устроил перед выступлением ранний ужин, пригласив Трисграма Халлета с супругой, парочку ученых мужей с супругами, а также доктора Вейси с супругой. Было нетрудно предугадать, что появление последней поименованной в этом списке супруги на упомянутом мероприятии если не эпистемологически немыслимо, то близко к тому. Посему последний из поименованных супругов также на всякий случай не явился. Однако чтение как таковое, очередное суровое испытание для многострадального специалиста по русской словесности, он никак не мог пропустить.

С неприметной сноровкой, с какой возводят строительные леса, Корделия приготовилась жизнерадостно проводить Ричарда на этот вечер. Она стояла в прихожей, сцепив руки за спиной, а он собирался уходить.

– Чего только тебе не приходится делать для мировой культуры, – изрекла она.

– Ну, вряд ли это будет так уж ужасно. Случалось и похуже. Да и какая разница.

– Может, будет очень даже занятно. Кажется, я припоминаю, ты говорил, она ну просто ужас какая даровитая.

Человек, не знакомый с особенностями фонетической системы Корделии, наверняка решил бы, что она считает Анну ну просто ужас какой дурой набитой.

– Ну, в ее стихах есть некоторое грубоватое очарование, я бы так сказал.

– Вероятно, потом будет какая-то вечеринка.

– Мне придется поторчать там немного, но я постараюсь побыстрее сбежать.

Не то чтобы передернув плечами и разве что чуть-чуть, легким намеком, склонив голову набок, Корделия поинтересовалась:

– Так мы с Анной когда-нибудь увидимся?

– Как только я смогу это организовать. Сейчас она, с легкой руки Криспина, очень занята – я и сам ее почти не вижу. Ты могла бы, конечно, пойти со мной сегодня, но, по-моему, тащиться туда, если тебя ничто к этому не обязывает, просто смешно.

– Ах, ну конечно, путик, ступай один.

Семь очков из десяти возможных, думал он про себя по дороге к Институту. Последний его выпад действительно удался. Он мог бы вести себя и порешительнее, положившись на то, что упрямство, вполне обоснованный страх умереть со скуки, стремление отложить знакомство с Анной на более выгодный для себя момент наверняка удержат Корделию от того, чтобы пойти с ним сегодня. Мысленно пересматривая их словесную дуэль, по счастью краткую, но, как и всегда, уснащенную взятыми в скобки недомолвками и непроговоренными сносками, он добрался до Анниной поэзии. Занятая позиция: не расточая незаслуженных похвал ее стихам, тем не менее никогда не признаваться перед старой… перед Корделией, что именно он о них думает. Дальше – сама Анна и угроза ее встречи с Корделией. Позиция шаткая: ведь с первого взгляда станет ясно, будет ли от этого вред, а если вреда не будет, так почему бы и нет? Начнем с того, что у Анны куда более располагающая внешность, чем ему показалось на первый, поверхностный взгляд. Он старательно пытался отрешиться от ее образа на газетных страницах, рассуждая про уловки профессиональных фотографов, фотогеничность и тому подобное. Нет, не помогает. А самое страшное, когда и если это катастрофическое знакомство все-таки состоится, и если он будет при нем присутствовать, а куда же он денется, никакие его слова и действия, или молчание и бездействие, не помогут – стоит Корделии увидеть, как он смотрит или не смотрит на Анну, произойдет нечто ужасное и непредсказуемое, но от этого не менее ужасное и неуправляемое, и Господи Боже мой. Дружелюбное прощание с корделианской спецификой заботливо отогнало страхи о будущем на второй план.

Собственно говоря, Ричард довольно смутно представлял себе, чего ждет от сегодняшнего вечера. Надо будет как следует, свежим взглядом посмотреть на Анну, и даже Корделины прощальные колкости не рассеяли его возбуждения. С другой стороны, он сомневался, как отреагирует аудитория на ее нервные, напористые речь и повадку, какой бы эта аудитория ни оказалась. Видимо, исходя из общих соображений Криспина, сегодняшнее событие широко не рекламировали, разве что в Институте и в университете, несколько неброских объявлений, абзац-другой в колонке новостей, но никакой газетной шумихи. Однако опыт подсказывал Ричарду, что даже более скромная реклама непременно достигнет ушей самых невообразимых и непереносимых зануд, которые притащатся из всех окрестных графств, волоча за собой хвосты из безгласных и безликих личностей, возомнивших, что их приглашают на лекцию о новых взглядах на то-то и то-то. По крайней мере, внешность у Анны располагающая, бесспорно. И голос звучный. Ничего, все пройдет гладко. Возможно, даже с успехом. Он очень на это надеется. Неужели действительно надеется? За одну эту мысль он почувствовал себя распоследним подлецом – если рассмотреть ситуацию беспристрастно, ее успех будет означать победу того, что ему чуждо, над тем, что он ценит превыше всего. Ее успех сыграет на руку тем, кто считает, что язык не есть самая значимая вещь на свете.

Впрочем, едва Ричард вступил в угрюмый конференц-зал, переслушавший на своем веку несметное количество запинающихся лекций молодых преподавателей и наводящих тоску докладов маститых участников конференций, как все эти второстепенные заботы были забыты. Войдя через дверь в дальнем конце, он потихоньку продвигался, преодолевая по два ряда зараз, к передней шеренге стульев. Вокруг него роились представители самых разных поприщ, от литературы до средств связи, изредка попадались ученые, иногда бизнесмены из числа любителей искусств. Криспин, Фредди, первый ученый муж, второй ученый муж и обе супруги вошли в главную дверь и обосновались в центре зала. По примеру пришедших ранее, они, прежде чем сесть, взяли со своих стульев заранее положенные листочки с отпечатанным текстом. В листочках английской прозой излагалось краткое содержание стихов. Ричард бросил беглый взгляд на свой листочек и отложил его в сторону, чтобы не загромождать голову перед Анниным выступлением. Поначалу его пробрало с трудом сдерживаемое нетерпение, но потом накопившаяся в подсознании память о сотнях таких же действ взяла свое, и глаза начали слипаться. Впрочем, они разом разлепились при появлении Тристрама Халлета, препровождавшего Анну на кафедру. Во всяком случае, вряд ли это мог быть кто-то кроме Анны. Да, конечно, это была Анна, но ее саму Ричард разглядел не сразу, прежде ему бросился в глаза ее наряд, от темно-зеленого берета фольклорного пошиба до ботиков примерно того же цвета из матового материала.