Она уловила общее направление его мысли и ответила скомканным, деланным извинением и словами вроде: она не хотела, не имела понятия, и вообще. Ричард же понял, что тирада Годфри, в профилактических целях, адресована и ему. Он дал Фредди договорить, а потом поинтересовался:

– А где вы с Нэнси теперь живете?

Годфри улыбнулся.

– Возле Парсонз-грин. Хорошо бы вам как-нибудь выбраться туда и посмотреть на наш новый дом, дружище. После того как мы убедим строителей, что они сделали для нас все, что могли.

В этих словах прозвучало искреннее радушие, но Ричард знал, что этот визит никогда не состоится; а после того как Фредди пробормотала что-то про картошку и вышла из комнаты, они с Годфри не обменялись даже самым беглым взглядом, выражающим торжество мужского чувства локтя. Они и вообще почти ничего не говорили в милосердно короткий промежуток времени, который предшествовал появлению Криспина. На нем был своего рода «послетренировочный» костюм, выглядевший, на взгляд Ричарда, такой вопиющей дешевкой, что он мог быть либо немыслимо дорогим, либо действительно вопиющей дешевкой. На пути Криспина оказался луч закатного солнца, и в ярком свете его лицо предстало на миг одновременно и более молодым, и более осунувшимся. Он отрешенно глянул на Ричарда и обратился к брату:

– Ну и что ты думаешь?

– Я тебе потом позвоню. Ничего ужасного. Хотя и правда основательно пьяна.

– Это понятно. Хорошо бы у нее завелась какая-нибудь близкая подружка. Женщине плохо без настоящей дружбы.

– Мужчине тоже плохо, – проговорил Годфри, протирая очки.

– Не сомневаюсь. От Сэнди никакого прока, скорее наоборот. Ну как, Ричард, увидим мы эту твою русскую?

– Не стану прикидываться, что не понимаю, о ком речь. Да, она едет.

– Как она сюда доберется?

– На метро от своего дома. Всего пара остановок. Анне очень нравится метро. Хотя бы тем, что есть повод сказать мне, насколько московское лучше.

Криспин обратился к Годфри:

– Анна – русская поэтесса, которую Ричард где-то подцепил на днях, и теперь хочет, чтобы я представил ее королеве, выдал ей оксфордский диплом и оказал еще пару пустяковых услуг. Я потом тебе расскажу поподробнее.

– Только если тебе совсем неймется, – ответил Годфри. – По моим понятиям, поэзия приказала долго жить в тысяча девятьсот двадцать восьмом году, когда почил старик Харди.

– Анна пишет по-русски, – заметил Ричард.

– Да ну? Так ведь Блок помер примерно в то же время, разве нет?

– Господи твоя воля, вот уж не думал, что вы что-то о нем знаете.

– А я ничего и не знаю.

– И не вздумай прямо сейчас читать ему лекцию, – предупредил Криспин и повернулся к Годфри: – Ну что, останешься, познакомишься с девушкой?

– Если я вам не помешаю.

Ричард втайне надеялся, что художник-декоратор сгинет до появления Анны; без него она не так сильно чувствовала бы их численное преимущество, но теперь ему пришло в голову, что некоторое безобидное дополнение к их компании может даже оказаться полезным. Без особых отнекиваний он позволил заново наполнить свой бокал. Спиртное и Анна как-то органично дополняли друг друга.

Вскоре у входной двери раздался звонок, и Криспин бросился открывать, не переставая обращаться к своим собеседникам, сначала через плечо, а потом, на обратном пути, обычным способом, но ведя перед собой Анну. Он, видимо, пытался сыграть образ преуспевающего англичанина в восприятии мало видевшей свет русской, – дружелюбного, уверенного в себе, порядочного, глухого к тому, что говорят друг гае, недалекого.

Анна, не растерявшись, заговорила с Ричардом по-русски. На ней было желто-оранжевое одеяние с длинными рукавами и свободным кушаком из того же материала, не подпадающее ни под какой разряд, ни под какое описание. Если верить тому, что Ричард когда-то прочел в модном журнале Корделии, претендовавшем на интеллектуальность, – любая одежда выражает мнение владельца о самом себе – эта выражала примерно следующее: «Я знаю, что это выглядит уродливо, но мне наплевать. Здесь подумают, что я так одеваюсь, потому что я русская, а когда вернусь домой, сделаю из этого половую тряпку». Впрочем, еще он подумал, что она все равно выглядит привлекательно.

После очень подробных представлений завязался какой-никакой разговор. Ни по-русски, ни по-чешски почти не говорили. Даже если бы между двумя языками было больше общего, чем показывал практический опыт Ричарда, далеко не всякий чех признался бы, что говорит по-русски, и практически никто из русских не знал чешского. Тем не менее они обратились к общеупотребительным и, соответственно, беспредельно скучным темам: перемены в СССР, их значимость, иллюзорность и т. д. Ричард кое-что переводил Анне. Хотя она почти не говорила по-английски, она явно понимала многое из речи Годфри. С Криспином они объяснялись на незамысловатом немецком, что позволило Ричарду следить за разговором со стороны. Анна говорила о трудностях, которые выпадают на долю поэта в России, не упомянув, правда, о специфических трудностях, которые выпадают на долю бездарного поэта. Через некоторое время Годфри объявил, что ему пора, и исчез. Вышел он без задержки и без спешки, однако Ричарду показалось, что в последний момент он бросил на брата взгляд, и взгляд этот содержал какое-то утвердительное сообщение.

– Ну хорошо, – сказал Криспин отрешенно. Последние несколько минут он был занят своими мыслями и почти не открывал рта. Теперь он встряхнулся и продолжал: – Давайте-ка нальем себе еще по одной, чтобы подкрепиться перед коротким, но серьезным разговором. Во время которого, Ричард, тебе придется поработать переводчиком, если не возражаешь.

Ричарду пришлось бы выдавливать из себя дежурную фразу, что именно для этого он тут и находится, но в этот момент, видимо, в нарушение заранее данных Криспином инструкций, вошла Фредди. Самое удивительное, она, судя по поведению, искренне пыталась не помешать. Она вроде как даже уменьшилась на пару размеров и пристроилась у самой стенки, умоляя гримасами и жестами не обращать на нее внимания. Удержавшись от того, чтобы не грохнуться на пол от облегчения, Криспин переждал, пока Ричард объяснит Анне, кто такая Фредди, а Фредди вроде как даже смутилась оттого, что попала в центр внимания. Потом Криспин приступил к делу:

– Мисс Данилова знает, что я чех по отцу, что я богат и пользуюсь большим влиянием?

Ричард, несколько отвлеченно, ответил:

– Я еще раньше обрисовал ей историю твоей семьи. Об остальном, полагаю, она догадалась сама.

– Вне всякого сомнения. Тогда спроси ее, пожалуйста. Как она относится к стремлению чехов сбросить русское иго?

Выслушав Анну, Ричард ответил:

– Мисс Данилова говорит, что относится к этому положительно. Она готова изо всех сил поддерживать чехов в их борьбе, как только она сама, ее родные и друзья, в свою очередь, вырвутся из русского ига.

– Передай ей мою признательность. А теперь спроси ее, пожалуйста, как она отнесется к тому, что помощь в мероприятии, до определенной степени направленном против русских властей, будет оказана ей чехом?

– Она говорит, что согласна принять помощь от кого угодно, кроме немецких фашистов и узбекских экстремистов.

– Я повторно выражаю свою признательность.

Выразив ее по-русски, Ричард обратился к Криспину:

– Выходит, ты все-таки собираешься ей помочь.

– Да. Можешь ей об этом сказать.

Впрочем, Анна и так все поняла. Она подошла к Криспину, пожала ему руку и поблагодарила его по-английски. До Фредди, видимо, дошло в общих чертах, что случилось нечто важное, и она тоже подошла к Анне.

– Она ничего, хотя и русская. И пусть эта затея – сущий бред, я хоть отвлекусь от того, чем мне все время приходится заниматься. – Криспин отошел в сторону. – Чего бы там ни твердил мне здравый смысл. Все это все равно провалится, но какая разница?

– Достойно сказано, – проговорил Ричард, пожимая ему руку совсем в другом стиле, чем Анна, и хлопая его по спине. Театральные реплики и жесты вообще-то были не в его характере, и какой-то другой голос говорил у него внутри: «Ну вот, с проявлением лучших чувств – житейской мудрости, патриотизма, осмотрительности, щепетильности и иже с ними – управились, теперь самое время выставить напоказ свое великодушие. Будь ты хоть русский, хоть чех хоть украинец из Приднестровья, в этом смысле все мы одним миром мазаны».