КОРИФЕИ РУССКОЙ И ЗАРУБЕЖНОЙ СЦЕНЫ

Издательство «Искусство» Ленинградское отделение 1974

Милостивая государыня Варвара Николаевна!

Мне кажется, нет ничего необыкновенного в том, что я обращаюсь в этом письме к Вам — женщине, давно не живущей на земле.

Известны случаи, когда живым приходили письма от мертвых. Так случалось, когда человек погибал на войне. Его уже не было — а полевая почта еще исправно доставляла адресату написанные им слова любви, обещание вернуться… Почему же нельзя представить себе иных разновременных эпистолярных отношений? Мое письмо расскажет людям, как человек, живущий в двадцатом столетии, испытал странное чувство духовной близости к женщине, умершей за сто лет до него. Проблеск такого чувства вызывают иногда у читателя даже литературные герои, не существовавшие в действительности. А Ваш пленительный образ, всколыхнувший вокруг Вас страсти еще при жизни Вашей, остается для меня и сегодня совершенно реальным. Мне иногда кажется, что Вы ушли куда-то совсем недалеко и, может быть, вернетесь.

Я знаю, как настойчиво добивались Вашей любви или хотя бы капитуляции десятки молодых, да и не молодых людей, Ваших современников, и как докучали они Вам своими домогательствами. Хочется думать, что это письмо, продиктованное живой симпатией к Вам, не было бы Вам неприятно.

С чего же начать.

Ваше лицо дошло до нас только в изображениях художников — несколько карандашных рисунков и акварелей. Как это мало! В этих противоречивых изображениях, как и в описаниях Вашей внешности, — начало тайны, истоки легенды, возникшей вокруг Вашего имени, личности и судьбы.

так писал один из современных мне поэтов о женском лице на старом холсте. Мне хочется обратить эти строки к Вашим портретным изображениям.

Горько, что Вы не дожили до появления фотографии. Два французских литографа устроили свое первое дагерротипное заведение в Петербурге как раз в 1841 году — в год Вашей смерти. Еще немного — и время сохранило бы Ваш подлинный, фотографически точный облик. Из Ваших изображений, дошедших до нас, мне особенно нравится портрет в роли Эсмеральды работы художника Гау В нем есть отблеск того необычного очарования, которым восхищались те, кто видел Вас.

Вам присваивали множество самых лестных эпитетов. Вас называли прелестным цветком русской сцены. Блестящим метеором. Милой. Наивной. Заманчивой. Божественной. Фантастической. Но чем больше читаешь и узнаешь о Вас, тем острее хочется проникнуть в тайну Вашей жизни, хоть немного продвинуться вперед. Удастся ли мне это?!

Я много читал о Вас, листая старые журналы, газеты и рукописи Ваших современников — тех, кто знал Вас близко, и тех, кто не был с Вами знаком. Из воспоминаний Вашей сестры Ольги я узнал, что жили Вы на Невском, в доме Лопатина. Дом этот (ныне — № 68 по Невскому проспекту), к сожалению, много раз перестраивался еще в Ваши времена. В архиве Петербургской городской управы сохранились чертежи перестроек. Просматривая их, я Старался угадать, в какой же квартире третьего этажа Вы жили? Даже это остается неизвестным.

На каждом шагу я с горечью убеждался, что Ваша личная, духовная жизнь не поддается расшифровке, — ни большие, главные, ни мелкие ее обстоятельства не проникают сквозь завесу времени. Любили ли Вы? С кем из сверстников связывала Вас глубокая, преданная дружба? Чем увлекались, что читали? Оплакали ли Вы, двадцатилетняя девушка, гибель Пушкина? Как отнеслись к гоголевскому «Ревизору», оказавшись в числе первых его исполнителей? Может быть, Вы видели зарево над городом, когда горел Зимний дворец? И часто ли ездили по только что открывшейся первой в России железной дороге, связавшей Петербург с Царским Селом и Павловском?

Я знаю, как много, одержимо Вы работали, почти ежевечерне выступая в новой пьесе и во имя любимого искусства лишаясь досуга и отдыха. И всетаки, неужели ни разу не зашли Вы в английский магазин, где можно было купить все на свете? Не любовались яркими тканями в итальянском, находившемся у самого Вашего дома, у Аничкова моста? Не заказывали шляпок в магазине Ксавье? И неужели ни разу не побывали в кондитерской Вольфа и Беранже, где Ваши современники попивали из маленьких чашечек шоколад, ели мороженое, листали в мягких креслах свежие журналы? Мы знаем эту кондитерскую, потому что именно в ней Пушкин выпил свой последний стакан лимонада…

В дни, когда Вы явились на столичной сцене, в Петербурге работали и выступали выдающиеся мастера русского и европейского искусства. Столица бурно обсуждала картину Карла Брюллова «Последний день Помпеи». В зале Энгельгардта давались прекрасные концерты с участием многих европейских знаменитостей. Слышали ли Вы их? Только об одном художественном событии своего времени оставили Вы нам живые впечатления — об искусстве танцовщицы Марии Тальони…

В Вашей жизни было столько волнений, оскорблений, преследований, что поражаешься: где брали Вы душевные силы для работы — каждодневной, по нескольку ролей в вечер, превозмогая усталость, нездоровье? Чего стоила Вам постоянная травля со стороны тупых театральных чиновников, злобных газетных рецензентов!

Ни один цветок не упал к Вашим ногам на подмостки Александринского театра — в Ваше время это еще не было принято. Лишь в годы, последовавшие за Вашей смертью, цветы полетели на сцены столичных театров. Восхищение публики, восторг зрителей нередко доходил до Вас в искаженных, уродливых формах.

Не знаю, как сами Вы расценивали свою судьбу Для Ваших товарищей и партнеров — Николая Дюра и Александра Мартынова — жизнь явилась тяжким бременем. Мартынов не раз даже помышлял о самоубийстве. Вы, разумеется, хотели жить, играть новые, иные роли. Не могли Вы не думать и о личном счастье, хотя многие мемуаристы и исследователи истории русского театра рисуют Вас некоей театральной Жанной Д’Арк. Трудно через сто тридцать лет после Вашей гибели разгадывать Ваши мысли, чувства, страдания и надежды. Вы ушли в самом начале своего расцвета. «А мы с тобой вдвоем предполагаем жить. И глядь — как раз — умрем», — писал Пушкин. Так случилось со многими Вашими современниками — артистами, поэтами, художниками. Так случилось и с Вами.

Люди, особенно молодые, редко думают о возможной близости смерти. Вы знали о приближении конца. И достойно несли это тяжкое бремя, казалось бы, невыносимое для человеческого сознания.

Современники горестно оплакали Вас. Они писали, что Ваши похороны напоминали похороны Пушкина. Стояла скверная погода, лил дождь, но тысячи людей пришли проводить Вас. Плакали мужчины и женщины, шедшие за Вашим гробом на Смоленское кладбище, плакало само петербургское небо.

Скульптор, академик Иван Петрович Витали сделал Ваш скульптурный портрет, который и был установлен на могиле.

Вас не забыли. Русские газеты и журналы время от времени посвящали Вам статьи и заметки, большей частью восторженного характера, напоминая новым поколениям любителей театра о Вашем ярком служении русской сцене. Оживали легенды, сложившиеся вокруг Вашего имени, появилось даже несколько романов, где Вы и близкие Ваши стали центральными героями полуфантастических событий. Последующие десятилетия многое изменили в России. Вы не смогли бы даже представить себе ее сегодняшний облик.