Действие романа разворачивалось в Швейцарии, в тех местах, где они жили вместе с Перси, а убитого монстром маленького брата главного героя, звали Вильям, как и сына Мэри и Шелли. Сферами науки, привлеченными для оживления монстра, были те, в которых неплохо разбирался Шелли. Даже книгами, которые читал монстр, были те, которые он сам читал в то время.

Под впечатлением от рассказа Шелли о том, как он ранил чудовище, вторгшееся в его дом в Шотландии в 1831, она написала эпизод, где монстр злобно смотрит сквозь окно гостиницы на своего создателя, который позднее безуспешно пытается его застрелить. Хотя тут Шелли внезапно проявил нерешительность и заставил ее опустить некоторые детали. Она не должна описывать существо, в которое стрелял Шелли ― Мэри помнила набросок, который он сделал по памяти той ночью в Швейцарии, рисунок, что так напугал Клэр и Полидори ― также ей почему-то не следовало упоминать о том, что Шелли потянул в боку мышцу во время той схватки, от чего под ребрами у него остался шрам.

Она надеялась, что роман опубликуют. Как бы то ни было, книга, казалось, уже исполнила свое главное предназначение, помогла вытащить на свет и развеять нелепые страхи Шелли. Он теперь был гораздо спокойнее, чем когда они вернулись в Англию, а ее роман был закончен. Временами казалось, что ей каким-то образом один за другим удалось извлечь страхи из головы Шелли и запереть их в романе.

И Шелли, очевидно, было без них много лучше. ― Может быть она осталась там, с Айкмэном, ― пробормотал он недавно, перед тем как заснуть, и у Мэри сложилось стойкое ощущение, что это «она» относилось существу, которого он боялся.

Мэри надеялась, что худшее уже позади, и что вскоре они купят дом, в котором вырастут их дети.

Она услышала, как в соседней комнате Шелли отложил книгу и зевнул. ― Мэри, ― позвал он, ― где то письмо от Хукема?

Мэри положила лист бумаги и поднялась. Вопрос заставил ее слегка нахмуриться, так как хотя Хукем был издателем Шелли, письмо от него было, скорее всего, ответом на сделанный Шелли месяц назад запрос, в котором он справлялся о своей жене Харриет. Мэри была непреклонна в том, чтобы Шелли расторг брак с Харриет и женился на ней, и надеялась, что женщина не довела себя и двоих детей до такого состояния, когда Шелли придется прийти им на помощь.

― Оно на каминной полке, Перси, ― осторожно сказала она. Вскоре она услышала треск вскрываемого конверта и подумала, не следует ли ей войти в гостиную и выжидательно постоять рядом, пока он читает, но затем решила, что, пожалуй, не следует выказывать беспокойство.

Она надеялась, что новости, какими бы они не были, не затащат Шелли обратно в Лондон ― этот город всегда оказывал на него дурное влияние. Только вчера он вернулся из поездки в загородный дом некоего Ли Ханта, умеренно революционного поэта и редактора, и этот визит воскресил почти забытые страхи Шелли перед его сверхъестественными врагами ― так как он встретил там молодого поэта, который, по его словам, был «несомненно, отмечен вниманием тех же самых допотопных демонов» от которых, по всей видимости, пытался убежать Шелли.

― Это читается в его взгляде, ― сказал ей Шелли, ― и еще отчетливей скользит в его стихах. И это ужасно скверно, так как он самый скромный и приветливый человек из всех, с кем мне доводилось встречаться, и лишь полтора месяца назад отпраздновал свой двадцать первый день рожденья. В нем нет ни притворства, ни развращенности, что обычно свойственны неффам. Я посоветовал ему не торопиться с публикацией его стихов; думаю, этот совет его обидел, но каждый год, что он сможет избегать внимания… определенных кругов общества… будет для него благословением.

Мэри попыталась вспомнить, как звали того молодого поэта. Она вспомнила, что Хант дал ему прозвище, к огромному недовольству Шелли, «Джанкитс»[193].

Джон Китс, вот как его звали.

Она услышала, как Шелли сдавленно вскрикнул в соседней комнате, и, вбежав, увидела его растянувшимся на кушетке, с письмом, зажатым в руке.

― Что случилось Перси, ― поспешно спросила она.

― Харриет мертва, ― прошептал он.

― Мертва? Ненавидя его в этот миг, Мэри предприняла решительную попытку разделить его боль. ― Она была больна? А что с детьми?

― Она не была больна, ― сказал Шелли, и губы его разошлись, обнажая зубы. Он поднялся, подошел к каминной полке и поднял закопченный осколок стекла, который лежал здесь с тех пор, как они ходили смотреть на случившееся недавно солнечное затмение. ― Она была убита ― как и обещала мне ее убийца… почти четыре года назад, в Шотландии. Будь все проклято, я ничего не смог сделать ― совсем ничего ― чтобы ее защитить.

― Ее убийца женщина? ― спросила Мэри. Она раздумывала как бы потактичнее забрать у него осколок стекла, но это последнее утверждение ее потрясло.

― Или мужчина, если тебе угодно, ― раздраженно ответил Шелли. ― Я, ― он не сумел закончить, и на мгновение Мэри показалась, что скорее бешеная ярость, а не скорбь, сдавила его горло. ― И она была беременна, когда обнаружили ее тело!

Мэри не доставило особого удовольствия услышать это, так как Шелли расстался с Харриет больше года назад. ― Ну, ― отважилась она, ― ты всегда говорил, что она была слабохарактерной…

Шелли в изумлении посмотрел на нее. ― Что? О-о, ты, наверное, хочешь сказать, что она мне изменила. Ты так ничего и не поняла, верно? Мэри, она вне всяких сомнений думала, что это был я. Ты должна понять, ведь ты тогда тоже думала, что это я стоял над кроватью… Он покачал головой и сдавил зажатый в кулаке осколок стекла.

Внезапно Мэри стало страшно, что она понимает. Она вспомнила его непонятные страхи, и они вдруг перестали казаться таким уж нелепыми. ― Перси, ты хочешь сказать, что ― это существо, которого ты боишься…

Шелли ее не слушал. ― Ее тело было найдено плавающим в Серпантин Лэйк[194] в Гайд-Парке. Серпантин! Ей обязательно нужна была… эта чертова… насмешка? Неужели она ― он, оно ― в самом деле думает, что я не пойму, кто это сделал, без этого… намека.

Из его кулака заструилась кровь, но Мэри и думать забыла о том, чтобы забрать у него осколок стекла. ― Возможно, ― неуверенно выдавила она, оседая в кресло, ― будет лучше, если ты расскажешь мне больше об этом твоем… доппельгангере[195].

Этим же днем Шелли снова уехал в Лондон, а спустя два дня пришло письмо, в котором Шелли предложил ей руку и сердце; через два дня, тринадцатого декабря, они обвенчались, но радость Мэри была несколько омрачена подозрением, что он женился на ней главным образом, чтобы получить законное опекунство над двумя детьми от его брака с Харриет.

Две недели спустя Клэр родила ребенка Байрона. Это была девочка, которую Клэр окрестила Аллегрой. После этого, в конце февраля, они всем семейством переехали в дом в маленьком городке Марлоу, в тридцати милях к западу от Лондона.

Здесь страхи Мэри начали понемногу угасать. Шелли не удалось получить опекунство над детьми Харриет, но сын Мэри и дочка Клэр, слава богу, были здоровы, и вскоре Мэри обнаружила, что беременна снова. В сентябре у нее родилась девочка, и они назвали ее Клара.

Даже Шелли, похоже, начал приходить в норму. Он держал ялик на берегу Темзы, всего лишь в трех минутах ходьбы от дома, и часто совершал прогулки на лодке вверх и вниз по реке, хотя все так же упорно отказывался учиться плавать.

Лишь в его произведениях временами прорывались былые страхи. Он написал ряд поэм, но большую часть года посвятил написанию длинной политической поэмы, которую он вначале назвал Лаон и Цитна, но затем переименовал в Возмущение Ислама. Мэри внимательно читала все его стихи ― она была немного встревожена поэмой названной «Сон Марианны», в которой город, стоящий меж горных пирамид, уничтожен огнем, и мраморные статуи ненадолго оживают ― но в Возмущении Ислама была только одна строфа, которая вызвала у нее неподдельное беспокойство: