Мужчина, стоящий на носу лодки, пристально вглядывался в виднеющийся впереди восточный берег озера. Хотя ему было всего лишь двадцать восемь, в его курчавых каштановых с медным отливом волосах пробивалась уже ранняя седина, а на бледной коже вокруг глаз и рта залегли морщинки, выдававшие его пристрастие к иронии.

― Этот замок вон там ― Шильон, ― пояснил он своему молодому собеседнику, ― где Герцоги Савойские держали политических заключенных в подземельях ниже уровня воды. Только представь, каково это вскарабкаться наверх по покрытой влажным мхом стене и взглянуть из зарешеченного окна на все это. Он повел рукой в сторону далекой снежной безбрежности Альп.

Его друг запустил пальцы тощей руки в шевелюру густых белокурых волос и посмотрел в указанном направлении. ― Это своего рода полуостров, верно? Только большей частью посреди озера?[6] Думаю, они были рады окружающей их воде.

Лорд Байрон изумленно взглянул на Перси Шелли, снова не уверенный в том, что хотел сказать юноша. Он повстречал его здесь, в Швейцарии, меньше месяца назад, и, хотя у них было много общего, он не чувствовал, что понимает его.

Оба они удалились из Англии в добровольное изгнание. Байрон недавно сбежал от долгов и неудачной женитьбы, и, хотя это было менее известно, от скандала связанного с тем, что он прижил ребенка от своей сводной сестры Августы. Четыре года назад, после публикации большой, в значительной степени автобиографической, поэмы Паломничество Чайлда Гарольда, он стал самым прославленным английским поэтом, но общество, что превозносило его тогда, теперь осыпало его бранью. И вот, английские туристы развлекались, показывая на него пальцем, когда он мелькал на улицах, а женщины, завидев его, падали в показные обмороки.

Шелли был далеко не так известен, хотя его нападки на бытующие нормы морали иногда шокировали даже Байрона. Всего лишь двадцати четырех лет отроду он уже был исключен из Оксфорда за то, что написал памфлет в защиту атеизма. После этого его состоятельный отец отрекся от него. В довершение, Шелли бросил жену и двух детей, убежав с дочерью радикального лондонского философа Вильяма Годвина. Старик Годвин был не слишком рад увидеть, как его дочь претворяет в столь реальные действия его отвлеченные доводы в защиту свободной любви.

Байрон сомневался, что Шелли был бы действительно «рад окружающей воде». Каменные стены должно быть постоянно текли, и одному Богу известно, какое сыростное гниение окружало человека в этом месте. Что толкнуло Шелли на эти слова, было ли это простодушие или, быть может, какое-то возвышенное духовное качество, подобное тому, что заставляет божьих людей посвятить жизнь сидению на камне в пустыне?

Было ли вообще искренним его осуждение религии и брака, или это были трусливые попытки оправдать в своих глазах собственную жизнь? Шелли, безусловно, не казался таким уж смельчаком.

Четыре дня назад Шелли и две девушки, с которыми он путешествовал, навестили Байрона, и дождливая погода заперла их всех внутри. Байрон арендовал Виллу Диодати, украшенный колоннами, увитый виноградными лозами дом, в котором двумя веками ранее останавливался Мильтон. И, хотя усадьба выглядела довольно просторной, когда теплая погода позволяла гостям исследовать расположенный террасами сад или, опираясь на перила широкой веранды, обозревать окрестности озера, в ту ночь Альпийская гроза и залитый дождем первый этаж создавали впечатление, что они укрылись в маленьком рыбацком домике.

Но особенное неудобство Байрону доставляло то, что Шелли привел с собой не только Мэри Годвин, но и ее сводную сестру Клэр Клэрмонт, которая, о злая судьба, была последней любовницей Байрона, перед тем как он покинул Лондон, а теперь, судя по всему, была от него беременна.

За оконным стеклом бушевала гроза, пламя свечи трепетало в непредсказуемых порывах сквозняка, и беседа сама собой повернула к призракам и сверхъестественному. К счастью, так как выяснилось, что Клэр до дрожи боялась подобных тем, и Байрон способен был держать ее глаза широко открытыми от испуга, а саму ее молчать, лишь иногда издавая испуганный вздох.

Шелли был, пожалуй, еще больше впечатлительным, чем Клэр, но он был очарован историями о вампирах и призраках. И после того как личный врач Байрона, тщеславный юноша по имени Полидори, рассказал историю о женщине, которая расхаживала по ночам с гладким черепом вместо головы, Шелли подался вперед и вполголоса поведал компании, почему он и его брошенная теперь жена бежали из Шотландии четыре года назад.

Рассказ был, по сути, лишен сюжета и состоял больше из намеков и волнующих подробностей, но очевидная убежденность Шелли ― его длиннопалые руки дрожали в пламени свечи, расширившиеся глаза сияли сквозь беспорядочный ореол волнистых волос ― заставила даже здравомыслящую Мэри Годвин бросать время от времени тревожные взгляды в испещренные дождевыми струями окна.

Случилось так, что когда семья Шелли прибыла в Шотландию, молодая крестьянка по имени Мэри Джонс была обнаружена убитой и страшно искромсанной ― из чего местные власти заключили, что это было сделано ножницами для стрижки овец. ― Ее убийца, ― прошептал Шелли, ― говорили, был великаном. Местные жители называли это существо «Королем Гор».

― Существо? ― всхлипнула Клэр.

Байрон бросил на Шелли благодарный взгляд, подумав, что Шелли тоже пугал Клэр, чтобы отвлечь ее от темы ее беременности; но юноша был всецело поглощен рассказом, казалось, забыв о его присутствии. Байрон понял, что Шелли просто получал удовольствие, нагоняя на людей страх.

Но он все равно был ему благодарен.

― Затем изловили мужчину, ― продолжил Шелли, ― некоего Томаса Едвардса ― и обвинили его в преступлении. В конце концов, его повесили… но мне известно, что он был лишь козлом отпущения. Мы…

Полидори откинулся в кресле и, по своему раздражающему придирчивому обыкновению, дрожащим голосом спросил, ― Откуда вы это знаете?

Шелли нахмурился и заговорил быстро и сбивчиво, словно беседа внезапно коснулась чего-то очень личного: ― Откуда я ― я знаю это из моих исследований ― за год до этого случая, в Лондоне, я сильно болел, меня мучили галлюцинации и ужасные боли в боку… ох, так что у меня была куча времени для учебы. Я изучал электричество, прецессию равноденствий… и Ветхий Завет, Книгу Бытия… Он беспокойно тряхнул головой и Байрон почувствовал, что, несмотря на очевидную нелогичность ответа, вопрос застал его врасплох и побудил к откровенности. ― Во всяком случае, ― продолжил Шелли, ― двадцать шестого февраля ― это была пятница ― я взял с собой в постель пару заряженных пистолетов. Полидори собрался было что-то опять сказать, но Байрон остановил его грубым: ― Заткнись!

― Да, Полидори, ― сказала Мэри, ― подождите, пока история не закончится. Полидори, кривя губы, снова откинулся в кресле.

― И, ― сказал Шелли, ― не провели мы в постели и получаса, как я услышал что-то внизу. Я спустился, чтобы проверить, и увидел неясную фигуру, покидающую дом через окно. Она бросилась на меня, но я сумел ранить ее… в плечо.

Байрон нахмурился, Шелли явно был никудышным стрелком.

― Существо пошатнулось и, возвышаясь надо мной, сказало: «Ты хотел застрелить меня? Богом клянусь, ты еще пожалеешь! Я убью твою жену. Я изнасилую твою сестру». А затем оно скрылось.

Возле него на столе лежали перо и чернильница, и Шелли схватил перо, обмакнул его и быстро набросал фигуру. ― Вот так выглядел мой противник, ― сказал он, поднося бумагу к свече.