― Он сказал в лодке женщины, ― перевел Хобхаус, который сидел, развалившись на скамье возле кормы.

Байрон поднял весло из воды и, прищурившись, посмотрел на бегущих. ― Конечно здесь женщины, ― сказал он. ― Он что, думал, мы будем грести сами?

Кроуфорд указал на весло Байрона. ― Ну, ты ведь гребешь. Он снова посмотрел вперед. Лодка неслась прямо к валуну, позади которого определенно что-то дымилось.

Мужчины на берегу махали руками и что-то настойчиво кричали людям в лодке.

Кроуфорд не понял, что они кричат, но Байрон и женщины похоже поняли ― они начали яростно налегать на весла, стараясь отвести лодку как можно дальше от берега. Им удалось резко взять в сторону, когда валун вдруг превратился в облако летящих каменных осколков, и огласивший окрестности взрыв налетел на них и окутал лодку облаком мелких колючих брызг. Осколки камня шрапнелью врезались в борта лодки, вырывая из них щепки. Когда Кроуфорд оттер рукавом брызги с лица, он увидел дым, курящийся над покрытой зыбью и пеной отмелью, где раньше стоял валун. Он взглянул налево и увидел круги, разбегающиеся по озеру, там, где осколки камня все еще прыгали по поверхности воды. С расстояния на них невозмутимо взирала Юнгфрау.

Байрон и Хобхаус вскочили и выкрикивали яростные проклятия, пока бегущие по берегу мужчины не скрылись в лесу.

― Дьявол их разбери! ― сказал Байрон, садясь обратно и вытаскивая носовой платок из кармана. ― Никто не пострадал? Чистое везение ― эти идиоты запросто могли нас угробить.

Женщины возбужденно переговаривались между собой, но они, казалось, уже оправились от испуга, и вскоре весла заскрипели снова.

― А я думаю, это было невезение, из-за того, что они увидели тебя на веслах, ― сказал Кроуфорд. ― Из этого они заключили, что мы плывем одни, без сопровождения невиновных местных.

Хобхаус застонал. ― Тебе все же следовало бы писать романы, Айкмэн! Почему всем врачам Байрона просто таки необходимо испытывать пристрастие к таким… нездоровым выдумкам? Да это же просто беспечная деревенщина, пытающаяся таким образом расчистить отмель и не желающая при этом палец о палец ударить! Если они действительно хотели нас убить, почему бы им просто нас не застрелить? Или, если уж им непременно хотелось нас взорвать, почему бы просто не бросить в нас бомбу? К чему все эти сложности с огромным чертовым валуном, который нужно сначала стащить к воде, а затем еще взорвать именно в тот момент, когда мы будем поблизости?

― Может быть потому, что это был камень, ― сказал Кроуфорд. ― То есть, я хочу сказать, именно потому, что это был камень. У существ, которые охраняют своих подопечных, которые могут… э-э, скажем, отбросить тень, чтобы помешать им выпить отравленное брэнди, ― с этими словами он взглянул на Байрона, ― может не доставать сил, чтобы остановить или отвести в сторону осколки одного из разумных камней, одного из до сих пор живущих. Может быть, они не могут мешать другим членам семьи. Ну что, это здоровая выдумка?

― О, да, просто превосходная, ― беспокойно поерзав, сказал Хобхаус. ― Снимаю перед вами шляпу, старина. Мне кажется, будет нелишним немного вздремнуть ― что ни говори, вчерашний вечер выдался напряженным…

― Помолчи минуту, Хобби, ― подался вперед Байрон. ― Продолжайте Айкмэн. Предположим это единственный способ, с помощью которого они могут убить кого-то с такими защитниками. Но зачем им все это? Если бы кто-то хотел помешать нам подняться в горы, это одно дело; но зачем пытаться убить нас теперь, когда мы вернулись? Мы больше не представляем для них угрозы. Теперь, когда мы никак не связаны с этими существами.

Против его желания взгляд Кроуфорда вернулся к Юнгфрау. ― Может быть, это не совсем так, ― тихо ответил он.

Байрон тряхнул головой и снова поднял весло. ― Вздор, я не верю в это ― и не собираюсь верить, так и знай. Не хотел бы я вещать как приходской священник[188], но думаю, я все же понимаю в этих материях побольше, чем ты….

Кроуфорд был напуган, и это сделало его несдержанным. ― Скорее уж как бывший катетер[189].

Байрон выдавил из себя скупой смешок, но глаза его заблестели от ярости. ― Хобхаус прав, ― сказал он. ― Мне совершенно не везет с докторами. Он вернулся на свое место возле хорошенькой девушки и начал оживленно беседовать с ней по-немецки.

Хобхаус бросил на Кроуфорда веселый и одновременно сочувствующий взгляд. ―  Думаю, ты только что потерял работу, ― сказал он.

Кроуфорд сел и перегнулся через планшир, волоча пальцы четырехпалой руки по холодной воде. ― Надеюсь, я потерял нечто большее, ― ответил он.

Солнечный свет начал пробиваться внутрь через западное окно, и Мэри Годвин отложила перо, потянулась в кресле и выглянула в окно на фасады домов, сады и котов разгуливающих по изгородям вдоль Абби Черчьярд Лэйн[190].

Их, не вписывающаяся в традиционные рамки условностей семья ― она сама, Шелли, их почти одиннадцатимесячный сын Вильям и все более заметно беременная Клэр ― вернулась обратно в Англию немногим более трех месяцев назад; и часто, особенно в подобные часы, когда она сидела и переписывала свой роман, она поднимала взгляд и с испугом встречала на горизонте вырастающие позади Бристольского залива приземистые Уэльские горы, вместо заснеженных величественных пиков Альп.

Шелли заметно беспокоился во время переправы из Гавра[191] в Лондон, хотя это было ничем не примечательное путешествие ― единственное неудобство возникло, когда Лондонский таможенник взялся просматривать каждую страницу рукописи Байрона с третьей песнью паломничества Чайльда Гарольда, очевидно полагая, что Шелли пытается контрабандой ввезти в страну кружева, спрятанные между листами бумаги. Шелли взялся доставить рукопись Лондонскому издателю Байрона и не хотел, чтобы с ней что-нибудь случилось.

Мэри помахала страницей своей рукописи в воздухе, чтобы высушить чернила. Похоже, она единственная, кого захватила задача, предложенная Байроном в тот дождливый вечер, почти шесть месяцев назад, когда она, Клэр, Полидори, Шелли и Байрон сидели в большой комнате наверху на вилле Диодати на берегу озера Леман, в тот самый вечер, когда с Шелли случился тот нервный припадок и он выбежал из комнаты.

― Я думаю, каждый из нас должен написать по страшной истории, ― сказал Байрон, когда Шелли вернулся и неловкий момент миновал. ― Посмотрим, что получится вылепить из этой «глиняной особы», которая повсюду преследует нашего бедного Шелли.

Вскоре после этого ей приснился кошмар ― над ее кроватью кто-то стоял, и сначала она подумала, что это был Шелли, так как этот кто-то был весьма на него похож; но это был кто-то другой, и, когда она в ужасе вскочила с кровати, существо исчезло.

Это видение легло в основу романа. Главным героем стал студент факультета естественных наук, который собрал человека из безжизненных частей, а затем с помощью научных средств сумел наделить его противоестественной жизнью.

Шелли увлекся этим рассказом и уговорил ее превратить его в роман. С его подачи, она включила в роман многие случаи из его жизни. Так история превратилась почти в биографию Шелли и летописала его страхи перед неким его двойником, ужасным близнецом, который повсюду его преследовал и намеревался убить всех, кого он любил.

Шелли даже подсказал ей имя главного героя, немецкое слово, означающее что-то вроде «камень, чья дорожная пошлина оплачена заранее». Она хотела дать ему какое-нибудь более близкое английскому уху имя, но для Шелли это казалось важным, так что она покорно назвала главного героя Франкенштейн[192].