— Нравится? — спросил Корф.

— Видно, что крепкой постройки. Ходкая. — Клементьев внимательно смотрел на шхуну.

— Георгий Георгиевич, неужели вы не узнаете судно, которое мы арестовали? — вмешался в разговор Рязанцев.

— Не утерпели? — с шутливой укоризной покачал головой Корф.

— «Ирокез»?! — воскликнул Клементьев.

— Он самый. — Рязанцев подошел к капитану. — Наш первый приз.

— И этот приз мы вручаем вам, Георгий Георгиевич, — сказал Корф и, подойдя к столу, взял бумагу, пробежал по ней быстрым взглядом серых выпуклых глаз и протянул ее Клементьеву: — Вот свидетельство тому, что шхуна вам передается во временное и безвозмездное пользование.

Клементьев был изумлен и обрадован. Он растерянно перевел взгляд с генерал-губернатора на командира клипера и взволнованно поблагодарил:

— Спасибо, большое спасибо, господа…

Он хотел еще что-то добавить, но не находил слов. «Скольким я обязан Корфу, — пронеслось в голове Клементьева, — за его заботливое участие, с которым он отнесся к моему делу еще в Петербурге».

Он вспомнил, что в самый тяжелый момент, когда его предприятию грозил провал, на помощь пришел Корф. А было это так. Клементьев продал за 60 тысяч рублей свое имение в Тульской губернии, занял деньги у кого только можно было, и все же ему еще недоставало пятидесяти тысяч. За ними он обратился к правительству. Министр финансов долго не отвечал и не принимал Георгия Георгиевича, но тот был настойчив, и вот состоялась их встреча.

Небрежным жестом в сторону кресла министр пригласил Клементьева сесть. Лейтенант изучал холеное лицо известного ученого, профессора математики, о котором говорили, что лучшие свои вычисления он делает на бирже[24]. По тому, с каким ледяным выражением лица министр читал его прошение, Георгий Георгиевич понял, что здесь рассчитывать на поддержку не придется, и он сразу возненавидел и ровный пробор на чуть склоненной голове, и белые тонкие руки, которые небрежно держали бумагу.

В большом, роскошно обставленном кабинете было тихо. Эту тишину нарушил шелест отодвинутой бумаги. Министр поправил очки в тонкой золотой оправе и откинулся на кожаную спинку резного кресла. Вышнеградский и Клементьев встретились взглядами. За очками плохо было видно глаза министра, но Клементьеву казалось, что они смотрят зло, неприветливо. Ровным голосом министр сказал:

— А знаете ли, лейтенант, сколько нужно русским крестьянам перерезать баранов, чтобы подарить вам эти пятьдесят тысяч?

Этот вопрос прозвучал для Клементьева как пощечина. Он же не просил их «подарить», он указал в прошении, что вернет их, а пока просит под залог своего китобойного парохода. Сразу же в памяти всплыли разговоры о том, что новый министр финансов непрерывно увеличивает таможенные тарифы. Это способствовало вторжению в русскую промышленность иностранных капиталов. Ввоз капитала обеспечивал иностранцам большие прибыли. Клементьев знал, что за минувшее десятилетие вложения иностранного капитала в русскую промышленность увеличились вдвое и достигли двухсот миллионов рублей. «Стригут иностранцы нас, как овец, — проговорил про себя Клементьев. — Если так будет продолжаться, то и китобойное дело приберут к своим рукам». Но что же делать? Министр явно не намерен давать ему денег. «Ну и черт с тобой», — молча выругался Георгий Георгиевич и громко, почти весело ответил министру:

— Не меньше, ваше превосходительство, чем потребуется баранов для уплаты жалованья министру финансов!

Министр поморщился, на его холеном лице выступили пятна. Он хотел выставить лейтенанта из кабинета, но сдержался. Клементьев все же был отпрыском старого дворянского рода, да и, как слышал министр, много влиятельных людей довольно благосклонно относятся к его затее. Он криво усмехнулся, но на дерзость не ответил, а пообещал еще раз поразмыслить над прошением Клементьева и закончил аудиенцию.

От министра Георгий Георгиевич вышел в мрачном настроении. Было ясно, что теперь уже о субсидии нечего и мечтать.

Об этом он рассказал генерал-губернатору Корфу. Тот покачал головой, но в его глазах, как показалось Клементьеву, вспыхнули веселые огоньки, а губы плотно сжались, чтобы скрыть улыбку.

— Разве с министрами так говорят, Георгий Георгиевич? Корфу все больше нравился молодой офицер, и он охотно помогал ему, видя в нем человека, озабоченного положением русского морского промысла на далекой окраине, где Корф был губернатором.

К тому же Корф чувствовал себя отчасти виноватым в трагической судьбе Лигова. Вот почему он добивался отказа в предоставлении монополий Ясинскому, вот почему немедленно стал хлопотать о субсидии Клементьеву. В поддержку Клементьева выступило и Российское общество рыбоводства и рыболовства, Географическое общество и другие. Вновь заговорили об истории Лигова, стало складываться мнение, что надо всячески поддерживать продолжателя его дела.

Клементьев получил не только пятьдесят тысяч рублей, но еще солидную сумму, собранную частными лицами по подписке. Среди них были ученые, моряки, журналисты — люди все прогрессивные, заботящиеся о далеких русских землях.

— Чем же я смогу отблагодарить вас, господа? — оторвался от дум Клементьев. — Вы так добры ко мне!

— Верной службой Отчизне! — Корф перекрестился, его примеру последовали моряки.

— Кому и где вы, Георгий Георгиевич, намереваетесь продавать китовое сырье? — Корф заговорил о том, что уже давно беспокоило Клементьева.

— Признаться, я еще окончательно не решил, — Капитан чуть нахмурился. — Мы далеко находимся от мировых рынков. Возможно, что мне придется ходить о грузом в Европу.

— Сколько потратите времени, — заметил Рязанцев. Клементьев пожал плечами:

— Ничего не поделаешь. К тому же сейчас, когда я имею транспортное судно, это мало будет сказываться на результатах охоты.

— Я думаю, господа, что нашему китобою не обязательно ходить в Европу, — улыбнулся Корф. — Рынок сбыта есть и у нас рядом.

— Где? — нетерпеливо спросил Клементьев.

— Япония.

Ответ Корфа был таким неожиданным, что моряки молчали и не скрывали своего удивления. Корф продолжал:

— Да, да, Япония. Она наш сосед. И будет очень хорошо, если мы станем дружными соседями. Граф Путятин заложил основы этого[25]. Помните, господа, что мы никогда не участвовали в военных экспедициях против Японии.

— И я должен с японцами торговать! — воскликнул Клементьев.

— Добрая торговля лучше всякой ссоры, — засмеялся Корф и уже серьезно повторил: — Да, я вам рекомендую завязать торговые отношения с японскими купцами, пока мы не сможем широко потреблять китовую продукцию у себя.

— Американские китобои по-прежнему бесчинствуют в Охотском море, — заговорил Рязанцев. — Зверобои охотятся у Камчатки и Чукотского полуострова.

— У себя в газетах они нагло бахвалятся тем, что нынешним годом продажа одних клыков от моржей, набитых в русских водах, дала им прибыли сто восемьдесят тысяч долларов. — Корф обратился к Клементьеву и почти тоном приказа сказал: — Я прошу вас, Георгий Георгиевич, быть стражем наших морских богатств. Пароход ваш быстроходный, любого браконьера настигнет.

— Есть! — вытянулся Клементьев.

— Только не увлекаться, — предупредил Корф, заметив, а какой готовностью ответил на его предложение моряк. — И о рейсах предполагаемых сообщайте капитану второго ранга…

— Вы, Георгий Георгиевич, отправитесь в Охотское море весною? — спросил Рязанцев. — Значит, зимовать будем вместе?

— Нет, — покачал головой Клементьев, приняв окончательное решение сразу же после получения шхуны. — Сейчас осень. Охотское море уже закрыто льдом. Зачем же мне терять время, когда у меня есть «Надежда».

— Какая надежда? — не понял Корф, подняв светлые брови.

— Простите, господа, — поклонился Клементьев. — Так я решил назвать шхуну «Ирокез». Каждый российский патриот идет сюда, на Восток, с большими надеждами послужить Отечеству. Вот и я тщу себя надеждой большой, что сослужу службу Отечеству, создам наш истинно российский китобойный промысел.