Вместо того чтобы научиться совместной работе, вы постоянно наносите друг другу удары, как итальянские маски. Сражаться можно, но только театрально, а внутри должно быть все скоординировано. По одному вы распадетесь. Ни один из вас не может расти сам по себе, перерыв в росте – это падение. Даже безумие Петровича можно использовать, а не отучивать его от этого.

Если вы грамотно научитесь соборному творчеству – этим самым вы преодолеете пропасть, барьер в линии собственного развития и пойдете дальше, но тоже только до определенного предела. Чтобы не упасть, вы всегда должны находиться в паре и в сотворчестве, а не в эгоцентризме. Вам надо также учиться сотворчеству с людьми, несущими импульс Луча.

Нужно учиться работать вместе – вдвоем, втроем, но также и по одному. Нужно уметь быстро решать даже самые трудные задачи – только тогда вы будете бесперебойно развиваться. Но если вы вдруг почувствуете внутреннюю бесперспективность – значит, срочно надо пройти еще раз стадию Альбедо. Если вы не работаете по первой линии, над собой, то вы не сможете работать и по второй. Ибо вторая линия работы – это передача вашего личного опыта работы по первой линии.

Работа по первой линии – это усилия, совершенные вами по вытаскиванию себя из мирского болота, подобно барону Мюнхгаузену Когда вы дошли до собственного предела в работе по первым двум линиям, нужно немедленно подключиться к стратегической третьей линии.

А с сегодняшнего дня вам надо работать в два раза быстрее.

– Слушаю и повинуюсь, – бодро ответил я.

На следующий день, после расстановки сцены во Дворце культуры, Петрович нарезал сало, лук и хлеб для "пикника на обочине". Мы перекусили, и он, наводя порядок, скомкал засаленный кусок полиэтилена, который служил скатертью, и собрался его выбросить.

– Что? – сказал вдруг Джи. – Выбрасывать народное добро?

Я подумал, что он шутит, но Джи был серьезен.

– Найди воду и сейчас же вымой, – сказал он.

Петрович брезгливо расправил полиэтилен и пошел искать воду. Через десять минут он вернулся.

– Здесь нет воды, – растерянно произнес он.

– Можешь попробовать снегом, – подсказал Джи.

– Вы надо мной, наверное, издеваетесь!

– О великий Петрович, – заметил я, – разве ты не видишь, что Джи работает над твоим почтенным кундабуфером?

– Если бы ты знал, как я тебя ненавижу, – прошептал он.

– Где же твое смирение, Петруша? – покачал головой Джи.

Петрович хлопнул дверью и пошел на улицу – тереть снегом и песком жирный и грязный полиэтилен.

– Ты не сможешь удержаться юнгой на Корабле, – сказал Джи Петровичу, когда тот вернулся, – если не будешь жертвовать своими упрямыми марионетками. Никакое продвижение вперед не возможно без жертвы. Тем более что требуется от тебя немного: не выбирать лакомые кусочки из пирога, писать письма и не курить.

– А что важнее всего? – озабоченно спросил он, открывая новую пачку сигарет.

– Чтобы начать работу над своими марионетками, опиши их, дай имена и пронумеруй. Король должен знать всех своих подданных. И запомни, что в сакральном пространстве Луча нарушать обеты нельзя.

На следующий день, когда мы закончили расстановку сцены, Петрович подошел ко мне с тетрадью и горестно произнес:

– Эх, брат Касьян, я так отдалился от небожителей, что мои марионетки стали походить на демонов. Если ты не поможешь мне их увидеть – то мне крышка!

– Сконцентрируйся по отдельности на каждой отрицательной эмоции, – ответил я, – и попробуй рассмотреть, что за демон за ней стоит. Когда ты направишь внимание внутрь, перед твоим взором всплывет туманный образ. Зарисуй его, опиши и наблюдай дальше. Постепенно ты увидишь всех демонов, которые подселились к тебе.

– Ну, ты хоть одного опиши, – смиренно попросил Петрович, – а я потом смогу и других распознать.

– Самый главный из твоих демонов – это бесцеремонная свинья, которая астральными миазмами загрязняет школьное пространство. А когда Джи призывает эту свинью к порядку, тм дико обижаешься. В этот миг пронаблюдай, кто в тебе обижается и жаждет мести, – и ты кое-что увидишь.

– Прямо сейчас начну выслеживать демонов, – заверил он, и тут же ослепительная вспышка света залила всю сцену Под ногами Петровича раздалось шипение и запахло палеными проводами. Он подпрыгнул от испуга и побежал отключать электричество.

По дороге он наткнулся на Черу, задумчиво несшего два стакана черного кофе, и опрокинул их на его светлые вельветовые джинсы. Петрович выбежал на улицу освежиться, и тут на его горячую голову свалился с крыши огромный ком снега.

– Очнись, дурья башка, – заорал Петраков, – иначе тебя сегодня же выкинут из ансамбля!

– Что это ты насоветовал Петровичу? – спросил недовольно Джи.

– Отслеживать своих демонов, – виновато ответил я.

– Это задание я дал тебе, а ему еще рано* Видишь, он совсем с ума сошел. Пусть он лучше разучивает наизусть псалмы, по две строчки в день.

– Петрович, хочешь, я дам тебе упражнение для самонаблюдения? – сказал подошедший Чера. – Резко выдохни пару раз и медленно вдохни, слушая шум дыхания. Преврати голову в пустоту. Потом, выдыхая, спускайся в полость Дань-Тянь, ниже пупка, и превращай ее в пустоту. Находясь в полном молчании, установи разницу состояний пустоты головы и нижнего Дань-Тяня. Таким образом, ты исследуешь разные степени пустоты, и нам спокойнее будет.

Вечером после концерта мы отправились в гостиницу. Джи прилег отдохнуть, я сел писать дневник, а Петрович – зарисовывать своих демонов. Джи проснулся и, заметив нас за работой, сказал:

– Вы, господа, на хорошем пути. Вы не врете, не высасываете свою историю из пальца. Описывая события Школы, вы создаете кристалл своей инкарнации, и, таким образом, вы обрабатываете кристалл своего астрального тела, состоящий из пространства и времени. Правда, он еще не настоящий, ибо только герметически переработанное тело времени превращается в кристалл. Каждый звездный странник должен уподобиться изумрудному кристаллу.

Петрович устал от напряжения и лег отдохнуть. Через полчаса он, испуганно вращая глазами, вскочил с постели с криком:

– Я попал в ужасное сновидение… Мы втроем летели в ракете к созвездию Орион. Тут в кабину влетает механик и кричит: "Топливо заканчивается, если мы не найдем выхода, то навсегда застрянем в железном Космосе". Джи берет меч, одним ударом отсекает часть себя и бросает в топку. Ракета делает громадный скачок в пустоту – звезды так и замелькали в иллюминаторе. Через некоторое время механик опять кричит: "Топлива не хватает, ракета сбавляет ход". Теперь Касьян, взмахнув острым клинком, холодно бросает кусок своей плоти в пылающую топку. Ракета вновь стремится вперед. И снова врывается механик и кричит: "Остался последний рывок, подбросьте еще топлива", – и уставился на меня. Я от ужаса проснулся.

– Этот сон, – серьезно произнес Джи, – может прояснить тебе кое-что по поводу жертвы.

18 января. Смоленск.

На следующий день мы вместе с джаз-банд сели на поезд, идущий в Смоленск, и я еще раз попытался выведать у Черы заложенное в него космическое знание. Но Чера опять равнодушно посмотрел на мои старания, а затем, выпив бренди, уткнулся в книгу. Джи заглянул в купе, где сидели замерзшие музыканты, и двумя фразами превратил прокисшую атмосферу в золотой фейерверк.

Я вышел в тамбур поезда подышать свежим воздухом. Мы ехали в последнем вагоне; в заднюю дверь можно было смотреть на убегающие в метельную тьму рельсы. Прибежал Петрович, нервно выкурил сигарету, за ней вторую.

– Ну почему Джи вечно ругает меня, – пожаловался он.

Наконец он выбросил последнюю сигарету, оперся о дверь – и вдруг, теряя равновесие, замахал руками. Я дернул его вперед и захлопнул грохочущую дверь. Глаза у Петровича были круглыми от ужаса.

На следующее утро нас встретил светящийся от снега Смоленск.