12. X.1926
«На выезде был неотворчивый дом…»
На выезде был неотворчивый дом,
И бледная девочка в окна глядела,
А дальше, за парком, над желтым прудом
Весна ручейками кипела и пела.
Я часто бродил там на звонком ветру,
Весне отвечая румянцем и смехом,
И речка и ветер вступали в игру,
Плеща по моим рукавам и прорехам.
Я счастлив был там, на весеннем ветру,
Я шлепал по лужам, по кочкам я прыгал,
Разглядывал жадно лягушью икру,
Будил муравейник меж елочных игол.
И, вырезав тросточку с милой корой,
Тритонов набрав и другие трофеи,
Весь легкий от голода, шел я домой
Сквозь голые, полные ветра аллеи.
А бледная девочка в темном окне
Глядела мне вслед, неотступно глядела,
Но гордому десятилетнему мне
Какое до пленницы-девочки дело?..
Чужая весна за окошком моим
Мальчишеским смехом играет и плещет,
И вслед проходящим, веселым, другим
Тоска моя долго глядит и трепещет.
И взрослый досуг мой тосклив и тяжел
Особенно тем, что я радость изведал,
Но мимо затворницы важно прошел,
В окно к ней не стукнул и тросточку не дал…
1926
КЛИК
Дивъ кличетъ връху древа,
велитъ послушати земли незнаемъ…
Полны полынью степь. Латунная луна
Над гребнем черных скал стоит совсем одна,
Непроницаема, как маска гробовая.
Невидимый залив гудит, не уставая;
Безгромной молнией вонзаясь вдруг в глаза,
Ползет из Турции в громаде туч гроза;
А мне уютно тут под древнею стеною,
Чьи глыбы тяжкие нависли над спиною…
Тут Золотой Курган. Тут был босфорский форт,
Оплот античности противу скифских орд;
Отсюда, с этих глыб, вытягивая шеи,
Громили плащники гоплитов Герклеи;
Тут буйствовал Помпей, и понапрасну яд
Глотал затравленный, как кошка, Митридат.
Лет тысячу спустя монахиню Елену
Фавн заманил сюда — с ним лечь под эту стену –
И заласкал ее. Лет тысячу спустя
Здесь Пушкин проезжал, болтая и шутя,
А через день всего послушное ветрило
Тоской гарольдовой над ним прошелестило…
Теперь тут пусто всё. Порой среди отар
С герлыгой медленно пройдет старик-овчар;
Порой присядет в тень охотник утомленный,
Да юркнет ящерка извилинкой зеленой,
Да смелый мальчуган, как я, тайком удрав
Из дому, ляжет здесь меж горьких душных трав
И будет слушать ночь в томленье непонятном
О тайном, горестном, любимом, невозвратном…
Лежу. Вдруг издали таинственный возник,
Меняя высоту, необъяснимый клик,
Раскат серебряный, — сирена ль заводская,
Безумный ли фагот, — до сердца проникая…
Див кличет!
О, какой сумятицею полн,
Я слушал этот вопль, — прибой кристальных волн.
О, скалы верные!..
Незнаемые земли!
Иди, их осязай, вдыхай, и виждь, и внемли!..
1927
ЛИХОРАДКА
Холодной мятой и малиной жаркой
Я чествовал подругу-малярию,
Когда в стекле игольный столбик ртути
Над красной заупрямился чертой,
Когда подушка стала вдруг конвертом,
А голова сургучною печатью,
И знал я, что ни я, ни кто не должен
Воздушный почерк пуха разгадать!
Да, тридцать девять… Почему же время
Лишь тридцать три мне уделило года,
И уравнять грань возраста и ртути
Ни мятой, ни малиной не могу?
Не потому ль, что с потолка мортирой
Глядят Двенадцать Дюймов Зодиака,
И вступит жизнь в созвездие Торпеды,
Когда покажет Цельсий: сорок два.
И я стакан с питьем отодвигаю:
Он разобьется, и кривой осколок
Слой сургуча легко с конверта сколет,
И все прочтут лебяжьи письмена,
А сорок два их растерзают взрывом,
И снег пойдет, лебяжий и безмолвный,
И шар багряный станет клюквой снежной…
…Мне холодно!.. Дай полушубок мне…
1927
МОЙ ГОРОД
Помню ясный полдень, когда впервые
Я сюда приехал, когда с вокзала
Я катил на дрожках и ждал: когда же
Явится море?
И оно возникло, сломив пространство,
Синею стеною в гирляндах пенных,
Млело и мерцало, качая в далях
Парус латинский.
И оно дышало соленым ветром,
Рыбьей чешуею, арбузной коркой,
Влажной парусиной, смоленым тросом, –
Вечною волей.
И душа, вздыхая, вдруг закружилась;
Я почти заплакал; я стал как парус,
Что звенит под ветром и только жаждет
Мчаться в просторы.
И потом ни разу не повторилось
Детское виденье: надлом пространства,
Синий блеск, и трепет, и зыбь, и эти
Сладкие слезы…
1927
ИЗГНАНИЕ
Здесь медлит осень. Здесь еще тепло.
И странно видеть зимние созвездья
Сквозь музыку с далекого бульвара,
Сквозь теплый вкус и нежность изабеллы…
К полуночи в ореховом саду
Прощаюсь я с моей дневной работой,
Бумажную я забываю книгу
И, сев на камень старого фонтана,
Вникаю в перепутанные знаки
Папирусов и папирос мечты…
И добрая татарская овчарка
Ко мне подходит и сует мне лапу,
И мы, обнявшись, вспоминаем горы,
Обоим нам запретные навек.