СЯНТАНЬЧЭН
В Сянтаньчэн рано — на рассвете —
Отдыхать ходят облака.
В Сянтаньчэн улетает ветер,
В Сянтаньчэн тянется река.
Сянтаньчэн — за холмом прохладным:
Днем туда голуби летят,
А потом фениксом нарядным
В Сянтаньчэн прячется закат.
В Сянтаньчэн просятся улыбки,
В Сянтаньчэн сходятся мечты.
Про него всхлипывают скрипки,
На него молятся цветы.
А когда бархатное знамя
Тишины ляжет на холмы,
Я спешу, окрыленный снами,
В Сянтаньчэн из моей тюрьмы.
По одной, радостной, дороге —
В Сянтаньчэн, в мир и тишину!
К моему счастью-недотроге,
Верно, путь не заказан сну?
А когда возвращаюсь рано
В мой глухой ежедневный плен,
Вновь ползут встречные туманы
Отдыхать — снова в Сянтаньчэн.
ПОСЛЕДНИЙ ЛОТОС
В начале сентября.
От зноя отдыхая,
Вечерняя заря
Горит в садах Бэйхая.
Прозрачны и чисты
Сиреневые дали.
Надменные цветы,
Цветы уже увяли.
Торжественная тишь
Над мертвыми стеблями.
Последний лотос лишь
Один воздет, как знамя.
Стой. И не бойся ран.
Стой, гордый и отвесный,
Как древний великан,
Держащий круг небесный!
Так некогда и мы —
Но побеждали зимы,
И на ветру зимы
Мы таяли, как дымы.
Мы были, как орлы,
И в синеву любили
Бежать от сонной мглы,
От пешеходной пыли.
Быстрее южных льдин
Проголубели годы,
И я стою один,
Последний бард свободы.
СОЧЕЛЬНИК
Так по закону выходит причин и последствий:
Стал я безродным, какое же мне Рождество?
Но почему-то в сочельник, как некогда в детстве,
Сердце взлетает и ждет неизвестно чего.
Думал, что вот, равнодушный и томно-усталый,
Жизнь искалечу, эффектно, расчетливо комкая.
Вышло иное: узлы и свистки, и вокзалы —
Жизнь, как у всех, — небольшая, незлая, негромкая.
Если бы снова в страну продолжительной ночи,
Ту, где сейчас, пред рожденьем короткого дня,
Может быть, смотрят твои дальнозоркие очи,
На фотографии видя живого меня!
Я подойду и скажу тебе ласково: «Мама,
Хочешь, со мной поделись предрассветною скукою.
Или позволь мне, я „Тристиями“ Мандельштама,
Глухо скандируя, сердце твое убаюкаю».
Многие ночи не спишь ты от серой тревоги
И повторяешь, вседневно, всенощно скорбя:
Как я могла не окликнуть, не стать на пороге,
Как я могла оторваться сама от себя?
Я пойду и скажу тебе… Ночь не услышит,
Ночь поседела, состарилась, скоро скончается.
Кто же услышит? За окнами ветер колышет
Вечнозеленые ветки, и ветки качаются.
РОССИЯ
Живу тревогами своими
О бедном сердце, о семье,
А ты, Россия, только имя,
Придуманное бытие.
Шесть букв, не вовсе позабытых,
И почему бы не забыть
Ту из Америк неоткрытых,
Куда не мне, не мне доплыть?
О да, ты — заспанное слово,
А столько слов нужней, звончей:
Как звуки языка чужого,
Как скрипки ветреных ночей.
Зачем же смутною любовью
Я создаю тебя? Вот-вот
Вскипят сухие буквы кровью,
И давний призрак оживет.
Ужели в красоте раскосой,
В обетованьях смуглых тел
Голубоглазой, светлокосой
Одной России я хотел?
ЗАБЛУДИВШИЙСЯ АРГОНАВТ
Мне в подарок приносит время
Столько книг, и мыслей, и встреч,
Но еще легковесно бремя
Для моих неуставших плеч.
Я широк, как морское лоно:
Все объемля и все любя,
Все заветы и все знамена,
Целый мир вбираю в себя.
Но когда бы ведать, что с детства
Я Китаю был обручен,
Что для этого и наследства,
И семьи, и дома лишен, —
Я б родился в городе южном —
В Баошане или Чэнду —
В именитом, степенном, дружном,
Многодетном старом роду.
Мне мой дед, бакалавр ученый,
Дал бы имя Свирель Луны,
Или строже: Утес Дракона,
Или тише: Луч Тишины.
Под горячим солнцем смуглея,
Потемнело б мое лицо,
И серебряное на шее
Все рельефней было б кольцо.
И, как рыбки в узких бассейнах
Под шатрами ярких кустов,
Я бы вырос в сетях затейных
Иероглифов и стихов.
Лет пятнадцати, вероятно,
По священной воле отца,
Я б женился на неопрятной,
Но богатой дочке купца.
Так, не зная, что мир мой тесен
Я старел бы, важен и сыт,
Без раздумчивых русских песен
От которых сердце горит.
А теперь, словно голос долга,
Голос дома поет во мне,
Если вольное слово «Волга»
На эфирной плывет волне.
Оттого, что при всей нагрузке
Вер, девизов, стягов и правд,
Я — до костного мозга русский
Заблудившийся аргонавт.