Само по себе историческое одеяние этих героев не имеет для поэта существенного значения: под любыми доспехами, под любым именем он видит великодушных витязей добра, которые неизбежно торжествуют победу — реальную и осязаемую или хотя бы моральную. Ибо неизбежность победы добра над злом, повторяющейся из века в век, из поколения в поколение, постоянно подчеркивается поэтом.

Добро всегда неодолимо торжествует над злом, злу не уйти от расплаты. Кануту не укрыться от вечно падающей на него капли пролитой им крови (поэма «Отцеубийство»). Злодея-узурпатора Ратберта карает меч архангела. Но сталкивая зло в его социально конкретной форме с некоторой абстрактной идеей добра, Гюго иногда переводит весь конфликт в совершенно иную плоскость, в конечном итоге — в мир абстрактно-идеальных образов. И хотя в ряде поэм «Легенды веков», являющихся непосредственным откликом на современные события, беспощадно разоблачаются противоречия буржуазного строя, Гюго даже в совершенно конкретных исторических условиях не видит классового характера обличаемых пороков.

Тем не менее портреты как легендарных, так и исторических «злодеев» «Легенды веков» — жестоких правителей, чуждых народу, ненавидимых народом, — написаны с большим поэтическим подъемом, одушевлены тем глубоко демократическим по устремлению своему чувством ненависти ко всем и всяческим угнетателям, которое делает даже самые отвлеченные построения Гюго правдивыми и волнующими.

Тут и легендарные боги-олимпийцы, подчинившие себе все живое, и персидский царь Ксеркс, приказавший дать морю триста ударов плетьми, и обобщенный образ средневекового итальянского тирана Ратберта, наводящего ужас одним своим появлением, и мрачный Филипп Испанский, о котором Гюго говорит, что «если он — смерть, то он — Филипп Второй». Поэт показывает, как ради достижения власти используются все самые «неправедные» средства. В своем предисловии к «Легенде веков» Гюго особо подчеркивает, что узурпаторы играют столь огромную роль в средние века, что он считает необходимым посвятить им особые поэмы.

В поэме «Маленький король Галисии» он рисует такую «типическую» ситуацию. Узурпаторы, стремясь завладеть престолом, сговариваются устранить законного наследника, ребенка Нуньо, — убить его или насильно постричь в монахи. Гюго вкладывает в уста одного из заговорщиков циничные слова о том, что лучшее решение государственных и политических вопросов — «глубокий колодец и хороший камень на шею».

В поэме «Эвирадн» два соперника, сватающиеся к королеве Мао, — король польский Владислав и император Сигизмунд. Едва достигнув ее владении, они вероломно сговариваются убить ее, чтобы завладеть ее богатствами.

В поэме «Доверчивость маркиза Фабрицио» узурпатор Ратберт, стремясь завладеть небольшим феодом, убивает его владельца Фабрицио и внучку последнего — прелестную Изору.

Однако решительное осуждение недостойных правителей не ограничивается одним только средневековьем.

Обличение монархического строя, препятствующего движению человечества к «свободе, равенству и братству», — излюбленный мотив Гюго в оценке исторических явлений всех эпох.

В стихотворении «Едоки» Гюго рисует целую галерею недостойных правителей, тех, «кого официальная история прозвала праведными, великими, знаменитыми, премудрыми» и кого поэт обобщенно называет «едоками». Гюго указывает на то, что все почести, выпавшие на долю этих людей, не заслужены ими. Чем отличаются они от других? — спрашивает поэт:

Они не только выше или достойнее других, наоборот:

Но, указывает Гюго, сила их в том, что они обладают орудиями угнетения:

Гюго рисует страшные образы таких монархов. Это Николай I, который

Это кровавая Мария Тюдор и австрийский император Франц-Иосиф, Вильгельм Гогенцоллерн и Наполеон Малый. Их путь обагрен кровью невинных, страданьем народов.

Весьма примечательным является отзыв народовольца П. Л. Лаврова о стихотворениях «Легенды веков» В 70-х годах Лавров критически относился к Гюго, видя положительные особенности его произведений и не умаляя их недостатков. В 1883 году в «Вестнике Народной воли» (№ 1) была напечатана статья П. Л. Лаврова «Заметки о новых книгах». Рецензент дал объяснение, почему именно следует популяризировать творчество Гюго. Лавров писал: «Конечно, почти всякий читатель «Вестника Народной воли» несколько удивится, прочтя в нем название этой книги («Легенда веков»). С какой стати в издании русских социалистов-революционеров говорить о Гюго?» Отвечая на этот вопрос, Лавров писал: «Но именно потому, что большинство читателей «Вестника Народной воли», вероятно, и не подумают заглянуть в новые томы стихотворений восьмидесятилетнего романтика, мне кажется полезным указать им на некоторые места, которые могут при случае служить цитатами или эпиграммами, под которыми иной читатель, быть может, с удовольствием прочтет имя Виктора Гюго». Далее приведен подбор стихотворений Гюго, которые отличаются острой политической направленностью. Лавров рекомендует «с пользой перелистывать» отдел, озаглавленный Гюго «Круг тиранов», и некоторые другие стихотворения антимонархической направленности.[12]

Наряду с разоблачением тиранов «Легенда веков» содержит также резкие антиклерикальные мотивы.

Мысль о том, что христианская религия оказалась религией угнетения и эксплуатации, что именем бога утверждается несправедливость на земле, символически выражена в стихотворении «Ответ Момотомбо».

В поэтическом воображении Гюго возникает образ Момотомбо, одного из вулканов Центральной Америки, согласно легенде, на всех вершинах испанскими конквистадорами водружался крест. Среди вулканов один лишь Момотомбо не пожелал принять крещения. На все попытки приблизиться к его вершине он отвечал яростными извержениями. Для Гюго эта подлинно народная легенда — повод к обличению жестокости, с которой христианство насаждалось в колониях, лицемерия, с которым оно проповедовалось «туземцам».

Стихотворение представляет собою монолог Момотомбо, мудрого сына земли, с горечью созерцающего безумие и жестокость людей:

Неразрывное единство монарха и церкви, проявлявшееся в угнетении народных масс, изображено в стихотворении «Монфокон». Монфокон — холм около Парижа, на котором французским королем Филиппом Красивым была воздвигнута виселица. Центральное место поэмы — разговор короля с архиепископом Бертраном, в результате чего будто бы и была воздвигнута эта виселица.