— Почему же ты мне не позвонил? — спросил я у Володи, и он вдруг показался мне до удивления похожим на Юрку Конокотина в детстве — такой же светлый, коренастенький и совсем по-мужски сдержанный.

— А я вам три раза звонил, но никто не отвечал.

— На прошлой неделе?

— Ага.

— Я был в отъезде. И дома никого. Жена за границей, улетела с делегацией.

— Но я — то вас всё же поймал, — улыбнулся Пронин.

— Сергей Васильевич, — сказал Володя, — значит, это ваша клятва?

— Наша, — ответил я и почувствовал комок в горле. Как не хватало мне в эту минуту Кости Новикова, именно Кости. Юрка мог оказаться здесь в любой час. Прилетит из очередной командировки и придёт. Прочитает мальчишескую нашу клятву, прочитает, помолчит, как я, и сразу же вспомнит Костю и последнее его письмецо с Западного фронта…

— Вы хотите у нас взять свою клятву? — спросил Володя.

— Не знаю… А что?

— Я её ребятам многим читал. Мы придумали отдать её в музей.

— Нет. Не надо, — сказал я. — Не надо. Мы сделаем по-другому. Вернётся в Москву Конокотин…

— Юрий?

— Юрий. Соберёмся чисто мужской компанией — ты с папой, мы с Юрой, вместе прочитаем это… Потом ты позовёшь кого-нибудь из своих самых верных друзей. И вы тоже напишете, о чём думаете, что обещаете, и поставите свои подписи. Положим обе бумажки в эту самую бутылочку и спрячем её туда же в дупло…

— И что будет потом? — спросил Володя, и по глазам его, полным света, было видно, что он отлично знает, что будет потом, через двадцать, через тридцать, через сорок лет.

— Наши потомки, которых, возможно, ещё нет на свете, тоже полезут обновлять скворечник, найдут эту бутылочку, все прочитают и узнают — чем мы жили, о чём мечтали, во что верила.

— Это хорошо, — серьёзно сказал Володя. — Так и сделаем.

— Если там где-нибудь найдётся местечко, я, пожалуй, тоже распишусь, — улыбнулся Пронин.

— А сейчас, Володя, проводи меня туда.

Мы вышли из подъезда втроём. Володя уверенно шёл впереди. Мы обогнули громадный дом, за ним другой.

— Вот он, — сказал Володя, — смотрите!..

На пригорке, словно под охраной светлых каменных ладоней, стоял высокий старый тополь.

На дереве уже набухли тяжёлые почки, и ветерок донёс откуда-то сверху свежий запах весны.

Катарина и Катерина

Проявил инициативу капитан. За окном ещё сверкали огнями пригороды, а он уже сказал:

— Товарищи, нам вместе ехать долго, так что давайте, как говорится, представимся друг другу.

Нас было четверо в купе, и мы познакомились. Соседи узнали, что я врач, а я узнал, что десятое место занимает инженер, одиннадцатое — капитан, а двенадцатое — девушка по имени Рая.

— Это очень кратко — Рая, — сказал капитан. — Для начала нам придётся угадать вашу профессию.

— Попытайтесь.

— Мы будем гадать, а вы говорите: «холодно», «горячо», ладно?

Прищурясь, как бы вглядываясь в даль, капитан посмотрел на девушку:

— Работница часового завода?

— Холодно.

— Стюардесса? — спросил инженер,

— Чуть теплее.

— Та-ак, — капитан поднял руку. — Сфера обслуживания?

— Ещё теплее.

— Торговля. ГУМ? «Детский мир»?

— Холодно, — сказала девушка.

— Укротительница хищников?

— Мороз.

— Общественное питание?

— Горячо.

— Порядок! — оживился капитан.

— Артистка, — уже по инерции сказал инженер.

— Горячо!

Капитан был заметно озадачен:

— Довольно странная комбинация получается — искусство плюс общественное питание.

Проводница принесла чай, и в купе завязался разговор — неспешный, типично дорожный. Инженер достал записную книжку и сказал, что каждый раз, приезжая в командировку, он старается выкроить время и побывать в театре, в музее, на выставке. Он завёл привычку заносить в эту книжку, где, когда был и что видел. Мы по очереди заглянули в его записи и удивились — как много он успел.

— Я всего лишь второй раз в Москве, — сказал капитан, — мне до вас далеко.

— А приезжие, они поактивней москвичей, — заметила Рая. — Мы как рассуждаем? Чего нам торопиться в Третьяковку? Она вот она, рядом. Успеем сто раз. Зачем рваться в Большой? Никуда он от нас не уйдёт.

— Понятно. Значит, вы москвичка…,

— Большой театр — он действительно никуда не уйдёт, — продолжала Рая, — а вот годы, между прочим, идут, и время уходит.

Я смотрел на Раю, и мне почудилось, что я где-то уже видел эту миловидную сероглазую девушку.

— Вы, значит, доктор? — спросил инженер. Это означало, что на очереди новая тема.

— Да. Но я надеюсь, вы не станете спрашивать — почему, когда вы вот так наклоняетесь, у вас здесь покалывает, а сюда отдаёт?…

— Нет, — засмеялся инженер, — я просто очень уважаю вашу профессию.

— А вы обратили внимание, — сказал капитан, — что из докторов часто выходят писатели. Возьмите, например, Антона Павловича Чехова. Есть ещё Вересаев и другие. Интересно, почему так получается?

— Видите ли…

— Знаете почему, — сказала Рая, — потому что доктор ближе всех к человеку. Он знает, что у него болит, что он чувствует…

— Возможно, что и так.

— Рая, безусловно, права, — сказал капитан и скромно коснулся её плеча, — это именно так. Тем более есть много разных причин, по которым человек обижается и при этом страдает его нервная система. Правильно?

— Конечно, — кивнул инженер. — Вот, например, иной раз зайдёшь в магазин или в ателье…

Я смотрел на Раю, увлечённую беседой, и меня не оставляла уверенность, что вижу её не впервые.

— …одним словом, в сферу обслуживания, а там продавщица или приёмщица глянет на тебя исподлобья, грубо ответит, и в момент у тебя портится и настроение, и самочувствие. Думаешь: не сходить ли к врачу пусть выслушает, а то и к писателю — пусть напишет…

— Фельетон, да? — сухо спросила Рая.

Тогда я сказал ей:

— Извините, не мог я вас видеть в «России»?

— Да, — ответила мне Рая, — безусловно, могли. Вот я вам сейчас скажу, — она обернулась к капитану, — вы говорите: «Странная комбинация — искусство плюс общественное питание». Я вам сейчас скажу, — повторила она, как видно обдумывая свою мысль и желая выразить её поточнее. Она обратилась к инженеру: — Вы помянули недобрым словом сферу обслуживания.

И тут я вспомнил. В прошлый свой приезд я жил в гостинице «Россия», вечером спустился поужинать. Едва я успел сесть за столик, подошла официантка…

— Я третий год работаю в ресторане «Россия», — продолжала Рая, — а до этого работала в «Звёздочке». Дело прошлое — выговоров и замечаний нахваталась там сверх головы. И что невнимательная бываю, и чересчур резкая и так далее и тому подобное. И вот, представьте себе, когда я надумала уже искать другую работу, один клиент, который у нас обедал, говорит: «Я за вами, девушка, давно наблюдаю, у вас необычайно выразительное лицо, вам надо идти в театр или в кино».

Рая помолчала.

— Ну и что же было дальше? — спросил инженер.

— Меня-то вообще давно интересовала самодеятельность. Играла всякие сценки, но только для себя, для подружен, вообще для знакомых. Уже когда стала официанткой работать, часто после закрытия ночной театр устраивала. Интересно: столы сдвинуты, стулья перевёрнуты, а я на эстраде, где оркестр сидел, представляла разных людей — и сильно занятых, которые не видят даже, что едят, и капризных, и нерешительных, и влюблённых. Я играю, а в зале официанты, повара, судомойки — все на меня смотрят и другой раз просто-таки плачут от смеха…

Того человека, который мне тогда совет дал в театр идти, я всю жизнь буду помнить… Пришла я в Дом культуры и вступила в драмколлектив. Сперва стихи читала современных поэтов и классиков, в одноактных пьесах начала играть. Наш художественный руководитель Лавриков Яков Александрович, заслуженный артист, много с нами занимался. Он нам однажды такую речь сказал: «Моя главная задача — научить вас любить искусство, понимать прекрасное и доставлять людям радость».