II

ВЗАЛКАЛИ РЫЦАРИ МИРА

Новгородский посадник Степан Твердиславич явился на Городище в неурочный час, когда Александр Ярославич вечернюю молитву творил. Князь знал, что столь поздний гость, да еще посадник, с пустяками не явится, а потому, отложив беседу с богом, велел Светозару подать огня в сени и, осенив крестом трехлетнего сына Василия, стоявшего между ним и княгиней, сказал:

— Ну что ж, пойдем в сени, Твердаславич.

Они вышли из церкви на темное подворье, направились к сеням. Не спешили: в окнах еще огня не видно было.

— Скоро Василию Александровичу и постриги, — полувопросительно сказал посадник. — Три года, чай. Пора.

— Да нет, пусть побавится. Меня этакого постригли, что проку?

— Не скажи, Ярославич, не скажи. Впрочем, твоему отцу князю Ярославу с сим поспешать надо было, бог-то к нему столь милостив был, едва ль не кажное лето сыном одаривал.

— Да, одаривал, — усмехнулся князь.

И хотя было темно, посадник по тону уловил усмешку, подумал с осуждением: «Не радует, однако, Ярославича гнездо отцово великое. Не радует. Грех сие».

— Твоему деду было прозвище Всеволод Большое Гнездо, — продолжал Степан Твердиславич. — Но у отца твоего, пожалуй, не менее дедовского. А?

— Да, — вздохнул князь. — Но Русской земле в том корысти мало.

— Это почему же? Ведь воины растут.

Александр подумал: «Верно, воины, но лишь друг с другом воевать», а вслух другое молвил:

— Эвон свечи в сенях Светозар зажег. Идем, Степан Твердиславич.

В сенях в краю стола горело с десяток свечей. Светозар не только об огне позаботился, но и сыты — медового взвару корчагу принес с двумя глиняными кружками. Князь взял корчагу, налил в обе посудины.

— Ну, пей сыту, Твердиславич, да сказывай, что за дело, на ночь глядя, у тебя.

Посадник подсел к столу, отхлебнул сыты, умакнув усы в нее.

— Дело, видать, важное грядет, Ярославич. Посольство рыцарское от Ордена пожаловало во главе с Шивордом неким.

— Где остановились? — вскинулся князь.

— На Торговой стороне, на подворье купцов немецких. Утром жди на Городище.

— Ну что ж, весть добрая. Давно жду. С миром пожаловали ливонцы, с миром.

— Кто знает. Не спеши, Ярославич. Сглазишь.

— Мы их с тобой на Чудском озере сглазили, Твердиславич. Наша победа на все Поморье аукнулась. Князь Святополк — зять Даниила Романовича — на немцев всех пруссов поднял, и литовский князь Миндовг в сем деле ему крепко поспешествовал. Так что окромя мира немцам у нас просить нечего, Степан Твердиславич. Токмо мира, и ничего более, взалкали наконец-то рыцари. Сбили мы им рога-то, сбили.

— Охо-хо, до скольких разов еще сбивать-то будем? А? Ярославич?

— Сего не ведаю, но лет на десять притихнут «железноголовые». Добро, что Миндовг в силу входит, у него с Орденом свои счеты.

— Сказывают, князь литовский Миндовг по крови в силу-то входит, — заметил осторожно посадник.

— Слыхал я об этом, Степан Твердиславич, но осуждать не спешу. Потому как великого княжества без крови не сотворишь. А врагу иноземному лишь великое и противустоять может. Вспомни-ка, как татаре Русь разорили. А почему? Да потому, что княжеств у нас что заплат на портах убогого. Какая уж тут крепость. И каждый князь думал в своем городе от татар отсидеться. А им того и надо, словно орехи, города перещелкали. Вот так-то, Степан Твердиславич. Может, Миндовга литовского не судить нам надо, а кой-чему и поучиться у него. А?

— Да уж стар я учиться, Ярославич. Давно тебе говорю. Ты мово Михаилу давай к делу ставь, будет ему отцовым горбом заслоняться.

— Михаилу? — князь взглянул на посадника ласково. — Ежели он в тебя пошел, то добрый мне поспешитель будет.

— Наше гнездо всегда твою сторону держало, Ярославич.

— Знаю. И брата твоего помню, царствие ему небесное, — князь перекрестился. — И ценю, Твердиславич. Высоко ценю вас всех. Пусть в калите пусто, абы друзей — густо.

Александр допил свою сыту, взглянул в темное окно, прищурился, улыбнулся.

— Ты вот что, Степан Твердиславич, к послам поутру сам езжай, зови сюда. А когда поедешь через Торговую сторону, веди их мимо кузниц. Слышь, обязательно мимо кузниц, и чтоб все кузнецы в час проезда немцев ковали мечи, токмо мечи. Понял?

— Александр Ярославич! — воскликнул посадник, не скрывая восхищения. — Александр Ярославич, ну и ума у тебя, ей-богу, на всю Боярскую думу.

— На две, Твердиславич, — засмеялся князь. — На две думы.

— А если станут приставать послы, мол, на кого куем мечи-то?

— Не таи. На недругов, мол, на недругов, господа. Да поласковей с ними, ровно это и не про них. Сговорчивей будут, сучьи дети.

Посадник сразу заторопился уезжать.

— Надо заехать еще в братчину к кузнецам, предупредить их о твоем велении. Ну, Ярославич, ну удумал…

Ушел посадник. Жалобно простонали под ним ступени крыльца. Стихло.

Князь взглянул на Светозара, безмолвно стоявшего в полумраке.

— Туши свечи, Светозар. Почивать пойдем. Заутре стричь шерсть почнем с Ледовой рати. Наросла густа да кудрявиста.

Посольство явилось вскоре после заутрени.

Князь Александр Ярославич сидел в сенях на стольце в сияющем бляхами бахтерце, но без меча. Зато гридни, недвижно стоявшие по-за спинкой стольца, были вооружены, руки — на рукоятях мечей, и даже забрала на шлемах опущены, как перед сражением. Все это должно было являть посольству готовность Руси к бою. Александр с отрочества помнил, что немцы одно уважают — силу.

Их было пятеро.

«Как и после Амовжи, — подумал князь. — Число счастливое, стало, быть удаче».

После приветствий и медоточивых пожеланий здоровья и счастья князю новгородскому и его семье посол заговорил о главном. Заговорил едва ли не теми же словами, как показалось Александру, которыми выражался восемь лет назад после битвы на Амовже другой миротворец.

— Мы приехаль строиль мир, князь. Дофольно лить крофь наш брат, наш матка, — сказал напыщенно Шиворд.

— Ну что ж, Русская земля всегда миру привержена, — ответил Александр и заметил: в глазах посла проскочила искра какая-то, и даже головой покачал немец с едва заметным оттенком укоризны: говори, мол, говори, знаем, чему вы привержены.

«Ага, — догадался князь, — показал-таки вам Твердиславич наших мечевщиков за работой».

— Мы хотим фсе по-хорошему, — продолжал посол. — Мы уступай тебе Копорье, Пскоф с фолостью, Лотыголу тож мы уступай тебе…

«Ишь раздобрились на подарки, — усмехнулся в усы князь. — Что у них отнял, то и дарят. Щедры железноголовые, щедры».

А вслух отвечал:

— Подарки ваши принимаем, тем паче, что сии волости издревле русскими были. И станем великую надежду иметь, что навек ими и останутся и что вы на них не будете впредь покушаться.

— Истина молфишь, князь, софершенный истина, — склонил голову посол. — Зачем покушаться, нельзя на чужой тофар покушаться.

«Ишь какой смысленый стал, наука-то на льду Чудском впрок пошла».

— Ну и, наверное, пора нам полоном разменяться, — сказал Александр. — Хватит вашим рыцарям в порубах дармовой хлеб переводить да русских вшей кормить. А?

— Софершенно ферно гофоришь, князь, — заулыбался посол. — Хе-хе-хе, истинно тарофой клеб. Мы тоже фаших имей полон. Мы фаших пускайт, фы наших пускайт.

— Полоном меняемся на рубеже волости Псковской. От нас поедет старшим… — князь взглянул на посадника и, помедлив, закончил: —… Михаил Степанович — сын посадника новгородского, он станет наших прав заступником.

Степан Твердиславич шевельнул широкими плечами, взглянул на Александра столь выразительно, что тот понял: доволен посадник, очень доволен и решением князя и тем, что не забыл обещания своего — пристроил сразу чадо к делу важному и ответственному.

Затем высокие стороны стали договариваться о возобновлении торговли между Новгородом и Немецкой землей, о безопасности купцов, пускающихся в нелегкий путь, о сохранности их товаров, о размерах торговых пошлин и многом другом.