— Не ведаю, отец, но мню, сие не случайно. Смотрины, как невестам, устраивают. Возможно, выбрать хотят того, кто им покладистее покажется.

— Вот то-то. И ломай голову: Каракорум к себе зовет. Поедешь туда без позволения Сарая — Батый обидится, озлобится.

— Езжай через Сарай, отец. Они, видно, меж собой не ладят, татары-то. Чуть что, тебя на закланье выдадут.

— Поеду к Батыю. Може, отдарюсь как. — Ярослав горько усмехнулся. — Зришь, сыне, до чего русские князья дожили. То им дарили, теперь они, животы свои спасая, отдариваются. Ох, несладка доля голдовника.

Ярослав, отправляясь ныне, набрал не только подарков, но позвал с собой в путь-дорогу сродного брата своего князя угличского Владимира Константиновича, Василия Всеволодича — внука старшего брата Константина — и молодых ростовских князей Бориса и Глеба. Все они были обязаны Ярославу своими столами и посему в любых испытаниях держали его сторону. Именно на их поддержку и надеялся Ярослав, если таковая вдруг понадобится в Орде. Уезжая, наказал Александру:

— Сиди во Владимире, жди вестей от меня. Коли что важное — пришлю Мишу Звонца.

— Отец, возьми меня с собой.

— Нет, — решительно сказал Ярослав. — Я не знаю, за чем еду, может, не за столом, за смертью. И только на тебя могу отчину оставить. Зачем же обе головы в петлю татарскую совать? Как у тебя в Новгороде? Тихо, чай?

— А когда там тихо было, отец?

— Кого оставил за себя?

— Посадника Сбыслава Якуновича. Если что, владыка его поддержит; жаль, стар уж — на ладан дышит.

Уехал Ярослав Всеволодич во главе длинного, едва ль ни в версту, обоза с подарками, с запасами муки, медов и всего, что может понадобиться в долгом и опасном пути. Помимо братьев и сыновцов, сопровождала великого князя сотня преданной гриди — телохранителей.

Александр провожал отца до Боголюбова, там у Рождественского собора обнялись напоследок. Отец, жадно глядя в глаза сыну, сказал последнее:

— Запомни, князь. Не иди за сердцем, более уму вверяйся. Слышишь, Александр? Его токмо и слушайся ныне.

Александр долго смотрел вслед удаляющемуся отцу. Сердце сжималось в худом предчувствии, но он не хотел верить ему, даже думать о худом. И, конечно, не мог знать, что видит отца в последний раз.

И потекли дни, недели, томительные от полного неведения, от ожидания вестей из Орды, от душевной тревоги перед их неотвратимостью.

Несколько отвлекло князя пострижение старшего сына Василия, которое совершил в Дмитриевском соборе ростовский епископ Кирилл.

Не думал Александр, что так взволнует его этот простой и торжественный обряд посвящения княжича в воины. И ведь волновался сильнее, чем на рати, застегивая пояс с мечом на тонкой талии княжича, подсаживая его на коня в седло. Волновался так, что слеза взор замутила, но отирать не стал ее, дабы не привлекать ничьего внимания к своей минутной слабости.

Потом, как водится, был пир в сенях по случаю постригов княжича. И хотя хмельных медов было много, веселье не ладилось. Гости видели озабоченное лицо князя, знали, чем он озабочен, а потому пировали тихо и разъехались без великого шума.

Лето перевалило макушку. Хлеба поспевали, точили смерды серпы и косы-горбуши, косить жито готовясь.

В это время и прискакал из Орды течец. Ввалился прямо в светлицу князя, пропыленный, усталый.

— Миша!.. — Привстал с лавки Александр.

— Я, Ярославич, — скривив рот в горькой усмешке, отвечал Миша Звонец.

— Ну! Говори же.

— Великий князь Ярослав Всеволодич отправился из Сарая в Каракорум, о чем и велел мне передать тебе, князь. Великая ханша Туракина требует его ко двору, якобы утвердить великим князем Руси, — проговорил единым духом Миша главную весть, потом от себя добавил: — Но мне мнится, на зло он зван.

— Отчего мнится?

— Оттого, князь, что от татарина в одном из ямов[96] слышал я, что Ярослава Всеволодича убить там хотят.

— Ну ты слушай болтовню-то по ямам, — сказал сердито Александр. — Кто ж гостя убивать станет? Они хоть и поганые, но люди ж.

— Люди? — прищурился Миша. — А буде ведомо тебе, Ярославич, князь Михаил Черниговский тоже на честь был зван к Батыю. А ныне эвон пред всевышним ответ держит.

— Как, убит? Кем?

— Татарами, кем же еще. Мученическую смерть принял князь Михаил. Перед самым шатром Батыя велено ему было поклониться чучелу их покойного Чингисхана да пройти меж костров, чтоб-де от дурного очиститься. Но князь Михаил заупрямился: хану, мол, поклонюсь, а идолу не буду, мол, вера моя того не велит. Татаре смертью грозить начали, но он молвил, что-де лучше смерть приму, но веру христианскую не уроню. И татаре убили князя, ударяя пытками в печень ему. А ты говоришь — болтовня, Ярославич.

Дыма без огня не бывает. Раз в ямах шепчутся о грядущей смерти великого князя, беречься надо. Не отмахиваться.

— Что же делать? — потер виски пальцами Александр.

— Если б воротить, — сказал Миша. — Кабы птицей полететь.

— Все! — вскочил Александр. — Ныне ж скачу к Батыю. Уговорю. Он воротит. Неужто поддастся ханше?..

VI

В ЗОЛОТОЙ ОРДЕ

Еще задолго до появления на окоеме столицы Батыя — Сарая стали попадаться стада коней, овец, коров, пасшихся на тучных прибрежных низинах. Все это было главным богатством Орды, не только питавшим и одевавшим разноплеменное скопище людей, но и подвигавшим Золотую Орду на завоевание новых земель, новых степных пространств с густым разнотравьем и чистыми реками.

На последнем перед Сараем постоялом дворе, называвшемся по-татарски «ямом» и состоявшем всего из нескольких кибиток и землянок, живой и проворный татарин — ямской старшина потребовал досмотра и пересчета товара на возах. Говорил он на сносном русском языке, и когда князь поинтересовался о цели досмотра, старшина ответил коротко и ясно:

— Так нада.

Русские не стали чиниться: надо так надо, со своим уставом в чужой монастырь нечего соваться. И татарин, не слезая с коня, поехал от воза к возу, осматривая их содержимое. Там, где было прикрыто полстью[97], он кивком головы приказывал открыть. Полсть откидывали, и старшина ехал дальше. Но вот, едва откинули полсть на возу с мехами, как маленький лохматый конец старшины, ощерив по-собачьи зубы, ухватил с возу связку куниц и, мотнув башкой, заученным движением зашвырнул хвосты их к своей гриве. Татарин ловко поймал связку, поднял высоко, потряс с восторгом и крикнул:

— Это бакшиш, князя! Можно ехай.

Александра это надолго развеселило, он с детства любил обученных всяким чудесам тварей, но коня, наторенного хватать меха, встретил впервые. И нет-нет да начинал тихо смеяться.

Но Мишу Звонца происшествие это расстроило, он долго корил себя:

— Нет, я-то что думал, дурья башка… Ведь этот же паршивец у Ярослава Всеволодича с воза связку соболей умыкнул. Я думал, случайно тогда… Вот дурак так дурак…

— Не казнись, Миша, — успокаивал его князь. — И хорошо, что не вмешался. Славное действо коняшки дал посмотреть. Ах, тварь, до чего ж разумна. А?

Наконец вдали показался Сарай — столичный город Золотой Орды. Город, не имевший постоянного места, а откочевывавший с наступлением лета на полуночь, на свежие травы, а к зиме — на полудень, ближе к морю. Все кибитки города, сделанные из войлока, были на колесах, и для передвижения впрягали в них быков. Маленькую бедняцкую кибитку могли тянуть три-четыре быка, а в богатую большую впрягали до полусотни животных. Невероятный шум и скрип тысяч колес поднимался над степью во время передвижения города, все звери и птицы уносились прочь, затаивались в своих норах насмерть перепуганные суслики, солнце затмевало пылью, поднимаемой движущейся ордой.

Горе чужеземцу попасться на пути этого живого потока — он станет рабом первого же ордынца, увидевшего его.

Русский обоз встретил татарин-сотник и, велев следовать за ним, направился в кибиточный город, не имевший ни улиц, ни переулков. Местами кибитки стояли вплотную одна к одной, как цыплята, сбившиеся под крыло наседки, в другом месте они образовывали почти правильный круг, в центре которого горел костер и на огне клокотал котел с варевом. Блеяли козы, лаяли собаки, бегали быстроглазые ребятишки, хватая за хвосты коней проезжающих, и дразнили, коверкая слова: «Эй, рус-рус, акылёк!» И смеялись, довольные своей смелостью и безнаказанностью.