— Жарко, братец, ох жарко, не приведи бог, — помотал головой измученный Всеволод. Битва еще стояла перед его глазами, мутила душу, и так не хотелось говорить о ней. Но Мстислав не отставал.

— Ну как? Сказывай, — теребил он за рукав брата.

— Пред Коломной мы их встретили, в поле чистом сдержать мыслили, — начал он неохотно. — Посекли немало, а их все больше становится. Князь Роман осатанел в гневе великом, косил поганых аки траву. Может быть, и не убили б его, больно страшен он был. Татаре от него, как от дьявола, шарахались. Но он сам искал смерти славной. Накинулись они на него, когда изнемог муж от трудов тяжких. Да не стон и мольбу от него услышали нечестивцы, а глас победный и торжествующий. С тем и отбыл князь в мир иной.

Мстислав слушал брата, раздувая ноздри и сжимая кулаки. Юное сердце его в бой рвалось. А князь Всеволод продолжал:

— Как погиб Еремей Глебович, не зрел я, но сказывали мне, подняли на копья славного воеводу поганые. Из его отряда, кажись, никто не уцелел. Впрочем, и рязанцы все полегли.

— Не на-до, — вдруг громко прошептал из угла великий князь.

Братья и забыли о нем, думая, что отец с богом беседует, а оказалось, слышал страсти из уст Всеволода.

К приходу воевод и епископа великий князь несколько оправился: отер слезы, высморкался, сел на столец. Лишь глаза выдавали Юрия Всеволодича: тоска в них была смертная.

Первым пожаловал воевода Петр Ослядюкович. Увидев Всеволода, все понял без слов. Поздоровался со всеми почтительно, но без подобострастия.

— Звал, великий князь?

— Звал, Петр. Садись. Будем думать.

Потом пришли воеводы Жирослав и Дорофей, пришли бояре. Кланялись, рассаживаясь по лавкам: кто поименитее — ближе к стольцу, кто похуже — по далее, у самой двери. Явились и два брата, сыновцы Юрия Всеволодича, Василько и Владимир Константиновичи, прибывшие с дружинами по вызову великого князя. Оба были крепки телом и духом, в ратоборстве смелы и находчивы. На них — великий князь знал — можно было положиться, как на родных детей.

Последним пожаловал епископ Митрофан, с медным крестом на золотой цепи. Широко взмахнув рукавами рясы, осенил присутствующих крестом, прошел к самому стольцу.

— Садись, отец Митрофан, — пригласил великий князь.

Митрофан опустился на лавку: длинная седая борода прикрыла крест на животе. Епископ привычно поймал правой рукой крест, а левой ловко заправил бороду под него. Для сана крест важнее бороды.

— Ну что ж, все в сборе, — начал негромко Юрий Всеволодич. — Давайте думать крепко. Хан Батый с своим войском поганым днями Коломну взял и порушил. Князь Всеволод эвон едва спасся с божьей помощью. Князь Роман погиб честно, а також и воевода Еремей. И вот, пока мы тут сидим и думаем, Батый Москву разоряет…

При упоминании о Москве голос у Юрия дрогнул, в глазах блеснули слезы. Бояре, засопев, очи долу опустили, дабы не видеть такой стыдной, немужской слабости. Великий князь помолчал, чтоб голос окреп, перестал дрожать, и продолжал:

— После Москвы у татар один путь — на Владимир, ибо он им — лакомый кус. Что будем делать, высокие мужи? Давайте думать.

Великий князь обвел всех присутствующих потухшим взором. Все молчали. И тут нарушил тишину Мстислав:

— Драться надо. Город укреплять. Чего тут думать.

В другой час великий князь гневно бы осадил сына за неуважение к старшим, мог бы и ногой притопнуть. Но нынче размягчен великий князь, как воск в жару. Поглядел на сына с ласковой укоризной:

— Посиди, князь Мстислав. Рати нам так и эдак не миновать. Над тем и думать собрались. Послушаем старших да мудрых.

Епископ Митрофан, видимо, последние слова на свой счет принял, заговорил весомо и гладко:

— Из всего пути поганых по землям булгар и русским мы убедились — ни один град, ни одна крепость противу их устоять не может. И чем крепче стоит она, тем более потом поганят ее и жестоко рушат. Дабы уберечь красоту храмов наших, вели, князь, город оставить…

— Как?! — вскочил Мстислав. — Без боя?

Епископ умолк: не привык, чтоб перебивали его речь. Юрий Всеволодич замахал рукой на сына:

— Помолчи, ради бога. — И епископу ласково: — Сказывай далее, отец Митрофан, прошу тебя.

— …А все ценное имение церквей и князей увезти в леса глухие и там сохранить, — продолжал епископ, даже не взглянув на Мстислава. — А також жен, детей и старцев немочных. А оставить в граде людей в воинском деле искусных. Поганые, проведав, что в городе ничего ценного не осталось, не так в приступе радеть станут, а может, и совсем брать раздумают. Какая им корысть войско у стен губить?

Епископ кончил говорить, огладил бороду.

Великий князь согласно кивал головой, и это могло бы означать одобрение, но Юрий не спешил. Пусть все выскажутся, а уж приговаривать его дело будет. «Кто следующий?» — обвел всех глазами.

Заговорил воевода Петр.

— Вот отец Митрофан сказал, что татарове в приступе радеть не станут, коли все ценное увезти. А как же нам быть, воинам? За что нам животы ложить, коли за спиной пуст град станет? А?

— Как за что? — обернулся удивленно епископ. — А за веру христианскую, а за землю Русскую!

— Верно, святой отец, — согласился Петр. — Токмо земля Русская не одним Владимиром держится, не в нем одном она. А вера всегда с нами, в каждом из нас.

— Что ж ты примыслил, Петр Ослядюкович? — спросил ласково великий князь. — Сказывай нам.

— Я смыслю, великий князь, надо не имение спасать да ризы златые, надо град крепить по силе возможности нашей.

— Верно! — воскликнул Мстислав. — А я что молвил?

— Надо поболе смоляных бочек вкатить на стены, дров, котлов, бревен, дабы было чем поганых встретить, когда на приступ полезут. Надо оружие денно и нощно ковать, всех кузнецов на то обязать под страхом смерти. Ныне в оружии наше спасение, не в имении, отец святый.

— Еще б полков добавить, великий князь, — сказал боярин Тучка.

— Полки быть должны, — отвечал Юрий. — Князь Иван Всеволодич вот-вот подойдет с дружиной. Князь Ярослав послан нами в Новгород за подмогой. Ежели новгородцев на сие дело подвигнет, то это добрые воины — к бегству с поля брани не привычные.

— Вот это б было хорошо, — зашевелились бояре на лавках. — Это б было что яичко к святу дню.

— Не поспеют они, — подал голос князь Всеволод. — Иван, может быть, и управится, а Ярослав не поспеет. Татары опередят.

Великий князь поморщился как от зубной боли. Сколь вестей горьких за эти дни снес он, тут вроде что-то утешительное явилось в надежде на Ивана и Ярослава, так нет же, сын родной и эту утеху рушит.

— Должны поспеть, — насупился Юрий Всеволодич. — Чай, не бавимся, землю спасаем Русскую.

— Оно кто как, — процедил сквозь зубы Мстислав. — Кто спасает, кто спасается.

Епископ отчего-то эти слова на свой счет принял, но не взглянул на юного князя, лишь подбородок спесиво вверх поднял.

Думали долго, спорили до хрипоты, до сумерек. Наконец, уже при свечах, приговорили: города не оставлять, а крепить еще более. И собрать в нем войска для отражения приступа. Главные силы под рукой великого князя отвести в такое место, чтобы они могли угрожать татарам. С великим же князем поведут дружины князья Василько и Владимир, а также воеводы Жирослав и Дорофей.

Батый, придя под Владимир, еще и подумает: брать ли город, когда за спиной большое войско висеть будет. Отходить великому князю лучше в сторону Новгорода, глядишь, и с Ярославом удастся встретиться. А коли бог попустит, то уж с новгородцами ударить по татарам.

Приговорили епископу Митрофану немедля службу служить в Успенском соборе о даровании победы русскому оружию.

Уже на улице, выйдя из дворца, боярин Тучка догнал епископа, пошел рядом. Зная, как уязвлен был епископ, Тучка вздохнул:

— Ох, трудно будет великому полки воодушевлять, коли с собой управы нет.

Митрофан покосился на боярина, понял: льстит.

— Это верно. Сердце негорящее, хладом веет.

III

ВО ВЛАДЫЧНЫХ ПОКОЯХ

Архиепископу Спиридону неможилось. И он знал, с чего. Вчера по случаю воскресенья сам обедню служил в Софии и, увидев в церкви всю семью князя, Ярослава с Александром и княгиню с юным Андреем, старался в поте лица своего. А после службы нет чтоб остыть, разоблачившись от риз, в легкой рясе через подворье к терему пошел. Ветерок-то хоть и не силен был, но зол: прохватил владыку.