Ярослав хрустнул пальцами, поднялся с лавки и отошел опять к окну. Долго стоял там, молча всматриваясь в зимнюю ночь.

— А тебе ведомость была из Рязани? — спросил Александр.

— Была. А что проку? Я, чай, под рукой у великого князя.

Александр удивился такому ответу. Он знал: отец рати никогда не бегал, искал ее, и вдруг такая смиренность. Что-то лукавил отец, даже с ним — с сыном. Уж не сердится ли он на брата за Киевский престол, на котором сидел недолго, уступив его Изяславу Владимировичу?

— А если б ты был великим князем, батюшка, как решил бы?

— Я? Великим? — Ярослав обернулся в темноту и пожалел, что огня вздуть не позволил. Видел бы глаза сына своего. Что-то в тоне вопроса почудилось князю легкомысленное. — Сидим вместе, а зрим врозь. Будь я великим, велел бы всех сбирать, пока не поздно. Татары одной Рязанью не насытятся, это и дураку ясно.

— А что с Рязанью?

— Рязани нет, — жестко уронил Ярослав Всеволодич.

— Как «нет»?

— А так и нет. Была Рязань, а отныне одни головешки.

Александр понял, что это и было главной вестью отца, черной вестью. Видно, это и угнетало его. Но отцу что? Вот каково матери, княгине Феодосье Игоревне, она ж из Рязани?

— А что княгиня? — спросил негромко Александр.

Ярослав понял, что имел в виду сын.

— Плачет. Убивается. У нее ж там родня вся.

— Где она сейчас?

— Я думаю, на пути уж с княжичем Андреем из Переяславля сюда, в Новгород. Я, уезжая из Владимира, послал за ними Мишу Звонца. Не сегодня-завтра должны быть.

— Господи, сохрани их в пути, — перекрестился Александр.

Он давно уж не видел мать, соскучился. А младший брат Андрей так и вырос без него в Переяславле. Александр даже не помнит, когда пострижение Андрея было, да и было ль? Мысли о матери и младшем брата прервал голос отца, неожиданно прозвучавший из темноты:

— … Тако и сказали они послам Батыевым: «Отцы наши и деды издревле никому дани не давали и в рабах ни у кого не были, а за свою честь и отечество умирали. Тако и мы хотим честь свою оружием или смертью сохранить. А когда убьете нас, то все ваше будет, если вам бог позволит». Ума хоть достало рязанцам послов с миром и дарами отпустить. Слабо надеялись великодушием своим Батыя ублаговолить. Да, видно, всевышний по-иному рассудил. Рати не миновать было.

Попытали копья скрестить в поле чистом. Татаров насекли что травы, да и своих потеряли не меньше. Видят, не убывает поганых, — по городам заперлись. Батый рассвирепел, упрямством русичей уязвленный, велел рубить всех, старых и малых. А на Николу Рязань осадил, через две седмицы[78] взял приступом и сровнял с землей. Вот.

Ярослав умолк. Долго молчал. В тишине откуда-то издалека донесся крик петуха.

— Уж за полночь, — вздохнул Ярослав. — Одни злодеи не спят, да вот мы засумерничались.

— А где сейчас Батый? — спросил Александр, пропустив мимо ушей шутку отца.

— И думать боюсь, сын. По нашим землям идет поганый. У Ростова ль, у Владимира, где-то уж там.

— А что великий князь?

— Ополчается, войско собирает.

— А Переяславль как же? — не отставал Александр. — Ты же здесь.

Уловив в тоне сына едва не осуждение, Ярослав Всеволодич засопел, кашлянул глухо.

— Я великим князем сюда послан, ему видней. Велел мне брат тебя укрепить, ибо у Батыя руки длинные, не возжелал бы стола твоего.

«А Переяславль?» — хотел опять спросить Александр, но смолчал, поняв, что отцу нелегко отвечать на это. Темнота не давала им видеть лица друг друга, и Ярослав уже не жалел, что воспретил свечи зажигать. Именно сейчас он не хотел встречаться с глазами сына, и сердце его обливалось горечью от мысли, что Александр мог заподозрить его в трусости. А это для Ярослава было б смерти страшней.

— Идем почивать сын, — сказал князь, подошел, обнял за широкие плечи, шепнул в ухо ободряюще: — Не томись, ежели полки вооружим хорошо, авось и великому князю пособим.

И именно в этом шепоте почудился Александру лукавый умысел отца. Но какой?

II

ПОЗДНЕЕ РАСКАЯНЬЕ

Великий князь Юрий Всеволодич в большой печали пребывал: вести приходили одна другой чернее и горше. Неделю назад, услышав о приближении татар к Москве, послал Юрий к Коломне большой отряд под командой сына своего, Всеволода, и храброго воеводы Еремея Глебовича. В подмогу им дал рязанского князя Романа Ингоревича с дружиной, которая днями прибыла во Владимир, уставшая и обескровленная в стычках с татарами на пути из Рязани.

Князь Роман, на глазах у которого погиб родной город, был очень зол на татар, рвался на рать и одно просил:

— Великий князь, дай мне еще людей. Вишь, дружины моей и половины не стало.

— Дорогой брат, — отвечал растроганно Юрий Всеволодич, — да укрепит всевышний десницу твою. Не могу я стольный град наш без полка оставить. Не могу.

Отправлял великий князь рязанцев из Владимира еще и потому, что принесли они с собой страх и ужас пред несметными полчищами татар. Город трепетал и заранее молился, готовясь к худшему. Да что город! Сам Юрий Всеволодич — старый воин — испытывал трепет и страх перед грядущим. Но более всего каялся великий князь, что допустил до этого. Ведь еще бежавшие с Камы булгары предупреждали о несметной силе татар. Брат Ярослав тож говаривал не единожды, воевода Петр не раз: «Сбирай рать, великий князь, грядет беда». И что ж это такое? Ровно пеленой застило очи Юрию. Чем более остерегали его ближние, тем легкомысленнее отмахивался он от них, втайне надеясь: рано или поздно потери татарам аукнутся, недостанет им сил на всю Русскую землю. А когда ослабнут они, вот тогда великий князь Юрий Всеволодич цап-царап их почти голыми руками.

Теперь Юрию про тот тайный умысел и вспоминать стыдно. От забот ли, навалившихся на него, или от терзавшей душу совести сделался великий князь сам не свой, жалостлив вдруг до слез стал. Какой-то воин коня своего бил во дворе, упрямство его ломая. Увидел это в окно Юрий, заплакал, закричал жалобно: «Не надо-о! Бегите скажите ему: не надо-о!» Побежали слуги, сказали воину, что великий князь гневается. Спросили князя: как, мол, наказать воина? Но он руками замахал: «Не надо! Никого не надо бить! Экие вы все кровожаждущие».

В полдень прискакал из-под Коломны князь Всеволод с малой горсткой отроков. В сени к отцу ввели его под руки: от усталости и ран не мог на ногах держаться.

Увидев раненого сына, великий князь бросился к нему навстречу, обхватил его голову дрожащими руками.

— Что-о, родной мой? — выдохнул жалко и ласково.

— Беда, отец! Князь Роман убит, Еремей тоже заколот, войско разбито, Коломна огнем полыхает вся.

— А татары? Где татары? Неужто сюда текут?

— Нет, на Москву пошли.

— Ах, боже мой милостивый, — схватился великий князь за седую свою голову. — Не минет чаша сия и кровинушку мою — Володимера. Боже мой! Боже мой! За что? — Юрий Всеволодич зарыдал, пал на колени перед образом вседержителя.

Князь Всеволод с помощью слуг опустился на лавку. Видя, что отец от вестей страшных впал в исступление и слабость, Всеволод обернулся к слуге.

— Немедля зови в сени воевод, бояр. И епископа не забудь. Беги.

Когда слуга ушел, Всеволод откинулся к стене, наконец-то почувствовав желанный покой. Покосился на отца, жарко молившегося под образами. Великий князь был какой-то смятый, придавленный, и сердце Всеволода сжалось.

Скрипнула дверь. Явился юный князь Мстислав. Увидев на лавке брата, он быстро направился к нему, сел рядом. Великий князь даже не обернулся на звук шагов.

— Ну что, сказывай, — нетерпеливо попросил Мстислав.

— Худо, брат, ох худо. Прогневили мы чем-то мать пресвятую богородицу. Отвернулась она от нас. Ох!

— Ай силы у нас мало? — двинул широкими плечами Мстислав. Своей силушки ему хватало, чего уж там. Несмотря на юные лета, один на один уже на вепря хаживал, медведя рогатиной добыл. Не приходилось вот еще в сече бывать. Просился в Коломну у батюшки: не пустил — молод-де, горяч. — Ты сказывай, как было-то, — попросил он опять брата. — Эвон на тебе половина блях с бахтерца сорвана. Чай, жарко было?