И все темней средь поля и темней;

Уж я едва мог различать дорогу…

Но вот сперва — мигание огней,

Затем и дом, все ближе понемногу.

Он будто звал под мирный кров меня

Оттуда, где так холодно и бурно;

И слышалась, вой ветра заменя,

Мелодия Шопенова ноктурна.

Благая жизнь! Участья к нам полна

И ласками приветствуя нас часто,

Как услаждать умеет нас она

Приемами красивого контраста!

Поверхность всей моей усадьбы

Сегодня к утру снег покрыл…

Подметить все и записать бы, —

Так первый снег мне этот мил!

Скорей подметить! Он победу

Уступит солнечному дню;

И к деревенскому обеду

Уж я всего не оценю.

Там, в поле, вижу черной пашни

С каймою снежной борозду;

Весь изменился вид вчерашний

Вкруг дома, в роще и в саду.

Кусты в уборе белых шапок,

Узоры стынущей воды,

И в рыхлом снеге птичьих лапок

Звездообразные следы…

Не саван простертый белеет, к обряду готов погребенья;

Не хора хватает за сердце над гробом печальное пенье;

Не гроб уже в яму опущен и прахом могильным покрыт;

Не бледный покойник во гробе под крышкою низкой лежит.

То снега белеет равнина, белеет от края до края;

То мерзлая вьюга гуляет, крутит и метет, завывая;

То в поле возок еле виден, в сугробе себя схоронив;

То путник злосчастный полсуток сидит в нем ни мертв и ни жив.

Глубокая в доме царит тишина,

И крадется время шагами нескорыми.

Пред снежной пустыней стою у окна;

Смотрю через мерзлые стекла с узорами.

Близ дома: сугробы метель намела;

Деревья покрыты пылинками инея;

Вдали — непроглядная белая мгла;

Меж небом и долом стушевана линия.

Безмолвны долины, безмолвны холмы;

Как будто объяла их дума угрюмая…

И я — перед грустной картиной зимы —

Безмолвно стою, вспоминая и думая.

На той же я сижу скамейке,

Как прошлогоднею весной;

И снова зреет надо мной

Ожившей липы листик клейкий.

Опять запели соловьи;

Опять в саду — пора цветенья;

Опять по воздуху теченье

Ароматической струи.

На все гляжу, всему внимаю

И, солнцем благостным пригрет,

Опять во всем ловлю привет

К земле вернувшемуся маю.

Вновь из соседнего леску,

Где уже ландыш есть душистый,

Однообразно, голосисто

Ко мне доносится: ку-ку!..

Мне за «гражданскую» тоску

Один философ задал гонку

И прочитал мне, старику,

Нравоученье, как ребенку.

«Впадать в унынье — не умно;

Смотреть на жизнь должны мы бодро.

Ведь после дня — всегда темно,

И дождь всегда сменяет вёдро.

В явленьях жизни есть черёд;

Но ни добра в них нет, ни худа.

Вчера бежали мы вперед;

Сегодня пятимся покуда.

Пускай свистят бичи сатир,

Пусть ноют жалобные песни, —

Когда в дрему впадает мир,

Не разбудить его — хоть тресни!

Коль мы бесспорно признаем

Законы жизни мировые —

Под неизбежным их ярмом

Покорно склоним наши выи.

Гражданских слез логичней — смех!

Против рожна не прет философ.

Не признаю я ваших всех

Так называемых вопросов.

Плач не спасет от бед и зол.

В стихах же плач не даст и славы.

Прощайте. Dixi».

И ушел.

Что ж! Ведь его сужденья — здравы.

Он сам — и молод, и здоров…

Какие ж могут быть причины,

Что от здоровья этих слов

Так веет запах мертвечины?

Дни жизни моей пронеслись быстролетной чредою.

И утро, и полдень, и вечер мои — позади.

Все ближе ночной надвигается мрак надо мною;

Напрасно просить: подожди!

Так пусть же пылает светильник души среди ночи;

Пусть в песнях прощальных я выскажу душу мою,

Пока еще сном непробудным смежающий очи

Конец не пришел бытию.

Пусть выскажу то, о чем прежде молчал я лениво;

И то, что позднее мне опытом жизни дано.

Моя не заглохла средь терний духовная нива; В ней новое зреет зерно.

Добром помяну все, что было хорошего в жизни;

Что ум мой будило, что сердце пленяло мое;

В последнем признании выскажу бедной отчизне,

Как больно люблю я ее.