Разумеется, и ей самой хотелось покончить с этим состоянием неуверенности и страдания.

Положим, никто не мог принудить ее к замужеству, но, откровенно говоря, Сабина не знала многого. Отцу она не доверяла, а матери — тем более.

Никогда не участвовавшая в их жизни, она, тем не менее, чувствовала, что над ними тяготеют какие-то нравственные муки.

Кроме того, выйдя из монастыря, где она воспитывалась, она чуть ли не с первых дней поняла, что является единственным связующим звеном между ними, что не будь ее — они давно разъехались бы в разные стороны. И, может быть, поэтому она у обоих вызывала чувство сильнейшей неприязни, если не ненависти.

Вот это, разумеется, послужило тому, что в ней развилась какая-то мрачная мечтательность, но в то же время она была самостоятельна и энергична.

Она взвешивала различные варианты: тайком оставить родительский дом, или вынести пытку откровенного разговора с бароном, или решиться напрямик заявить родителям об Андре и своем выборе.

До двенадцати часов мучилась она различными предположениями, у нее даже возникла мысль написать барону откровенное письмо, но, поразмыслив, она пришла в ужас от того, что ей придется доверить бумаге то, что она не решалась высказать вслух.

А время шло. Сабина понимала, что пора действовать, упрекала себя в безволии и бесхарактерности, но принять решение не могла.

Вдруг послышался шум подъезжающего экипажа.

Машинально подойдя к окну, она увидела фаэтон барона Брюле!

Таким образом, самая трудная часть ее задачи была решена.

— Неужели вы решитесь говорить с бароном в собственном доме? — воскликнула Модеста.

— Что ж в этом удивительного? Мать еще не одета, отца без его приказания никто не побеспокоит, так что, встретив барона у входа и попросив его пройти в зал, я смогу свободно поговорить с ним.

Собрав всю свою волю, она сошла вниз, радуясь, что все так удачно складывается.

Поистине было чем гордиться бедному незаконнорожденному живописцу! Ведь именно его предпочла единственная наследница старинного имени всем известнейшим молодым людям Франции!

Барон Брюле-Фаверлей, во всяком случае, был из тех людей, на которых государство смотрит с уважением и надеждой.

Ему еще не было сорока лет. Прекрасная наружность, замечательный ум и редкие нравственные качества; к тому же — один из богатейших людей Франции.

Никто не мог понять, почему он держится в стороне от государственных дел. На вопросы любопытных он отвечал:

— У меня достаточно дел в своих владениях.

Было ли это скромностью или пренебрежением и гордостью, никто ответить не мог.

Но все хорошо знали, что барон Брюле-Фаверлей сумел сохранить в себе то, что испокон веков считалось лучшим во французском дворянстве: храбрость и рыцарское благородство, тонкий и великодушный ум, страсть к различного рода приключениям и опасности, без которых зачастую сама жизнь ни во что не ценится.

Говорили, что он имел огромный успех у женщин, но в то же время ни одна женская репутация не пострадала из-за него.

Поговаривали также о некой романтической истории, приключившейся с ним в молодости, но в чем именно она состояла, никто толком не знал.

Еще знали о том, что одно время барон был очень беден, не владея ничем, кроме своего древнего имени. Рано лишившись родителей, а с ними — привязанности и надежд, он отправился путешествовать по Северной Америке. Прожив там двенадцать лет, вернулся во Францию не богаче, чем был перед отъездом. Но в год его возвращения умер его дядя, маркиз Фаверлей, один из самых богатых людей Франции, сделав его единственным наследником громадного состояния с правом наследования его имени. Таким образом, из двух древних фамилий — барона Брюле и маркиза Фаверлея сложилась одна. Из страстей его всем была известна только одна — неистовая любовь к кровным лошадям. Каждый год он участвовал в скачках, но, естественно, как любитель, а не как продавец-заводчик.

Вот и все, что было известно о человеке, который держал сейчас в руках судьбу Андре и Сабины де Мюсидан.

Войдя в переднюю, он уже собирался задать прислуге стандартный вопрос: "Дома ли…", когда заметил взволнованную Сабину, спускавшуюся по лестнице. Обернувшись к ней, он почтительно поклонился.

Подойдя ближе, она обратилась взволнованным голосом:

— Барон, уделите мне, пожалуйста, несколько минут и желательно наедине.

Барон почтительно склонил голову, стараясь не дать ей заметить, насколько он поражен подобной просьбой.

— Я считаю за честь выслушать все, что вы захотите мне сообщить.

По знаку Сабины слуга распахнул дверь как раз в ту самую комнату, где накануне доктор Ортебиз вел беседу с ее матерью.

Девушка вошла туда первой, вовсе не заботясь о том, что придет в голову слугам. Она предложила барону сесть и, преодолевая сильное волнение, начала:

— Моя просьба, барон, лучше всего доказывает то глубокое уважение и доверие, которое я к вам испытываю.

На лице барона не дрогнул ни один мускул, хотя подобное вступление могло заронить в его голову любые предположения.

— Как друг нашего дома, — продолжала она, — вы легко должны были заметить, что я в собственном доме, при живых родителях, тем не менее подобна сироте…

Стыд за то, что ей приходилось жаловаться чужому человеку, буквально душил ее и она, скомкав конец фразы, которую так тщательно обдумывала, почти скороговоркой окончила:

— Я умоляю вас взять назад слово относительно ваших намерений по поводу меня.

Эта просьба была для барона настолько неожиданной, что, невзирая на все свое умение держать себя в руках, он никак не смог скрыть своего удивления и горечи.

— Сударыня, — начал было он.

Но Сабина живо прервала его:

— Я прошу вас об этом, как о громадной и великодушной услуге, в ваших руках — возможность избавить меня от горя и неприятностей, тем более, что с вашей стороны это небольшая жертва, мы ведь не настолько знаем друг друга, чтобы я в ваших глазах заслужила что-нибудь больше равнодушия…

Лицо барона, однако, выражало совсем иные чувства.

— В последнем вы ошибаетесь, графиня, если вы думаете, что в моем возрасте я способен жениться без серьезного чувства, внушенного вашими достоинствами.

Сабина хотела что-то сказать, но барон продолжал:

— Мне не известно, чем я мог заслужить ваш отказ, но уверяю, что это такой удар, от которого нелегко оправиться.

Искренность, с которой все это было высказано, глубоко тронула Сабину.

— Поверьте, что мое состояние еще тяжелее вашего, вы ничем не заслужили отказа, и я была бы рада стать вашей женой, если бы…

— Если бы?… — повторил он, ожидая продолжения.

Сабина опустила глаза, чтобы скрыть смущение, и тихо произнесла:

— Если бы мое сердце и рука не были обещаны другому.

Услыхав эту новость, барон многозначительно хмыкнул.

Сабина была возмущена подобной реакцией собеседника. Куда девалось ее смущение!

— Да, милостивый государь, — заговорила она твердо,— сердце мое избрало другого, избрало свободно, без согласия моих родителей, и этот другой заключает в себе весь мир для меня, так же, как и я для него!

Барон молчал.

А она горячо продолжала:

— Мне безразлично, что вы — чистокровный аристократ, а он стоит в самом низу этой лестницы, но этот человек, во-первых, необыкновенно талантлив, во-вторых, сам победил все свои беды и трудности, выпавшие на его долю в детстве и юности. Для того, чтобы добиться известности, он работает подчас как простой ремесленник, так что, если когда-нибудь вам придется пожать ему руку, то вы почувствуете мозоли на ней. А общественное мнение не волнует меня, потому что я люблю его!

Выговорив последнее слово, она умолкла.

Бледная, взволнованная, с пылающими глазами, она была сейчас удивительно хороша.

Барон слушал ее невозмутимый и холодный. На самом деле в нем клокотала страсть, соединенная с ревностью. Он давно любил Сабину. Да, он аристократ, богач… С какой радостью он поменялся бы всем этим с избранником Сабины!