— Женщины?

— Оставались обычно женщины.

— Кто-нибудь особенно часто? Регулярно?

— Регулярно появлялись очень многие. Насколько они были особенными, не знаю.

Я описал ему каждую из женщин, которых связывал с делом Редфорда: Мисти Даун, Карлу Девин, Дидру Фаллон, Моргану Редфорд, и ещё Агнес Мур — я уже не раз бывал обманут клиентами.

— Вполне могут быть все, — сказал он. — Я припоминаю двух рыжеволосых красоток, которые приходили довольно регулярно, и маленькую брюнетку, вроде той, которую вы упоминали, тоже. Она была здесь совсем недавно. Большего сказать не могу — слишком много бывает людей.

— А мужчины? — не отставал я. Описал Коста и Стрега, он не вспомнил. Описал Уолтера Редфорда и Джорджа Эймса — тоже напрасно. И, наконец, попытался сделать это с неизвестным мужчиной с волосами песочного цвета, который тоже искал Карлу Девин, и ещё с худощавым бледным юношей в сером спортивном автомобиле. Для полноты коллекции я добавил приметы дворецкого Маклеода.

Он покачал головой.

— Мужчины его редко посещали поодиночке. Они приходили группками. Покер, я думаю. — Он улыбнулся. — Мне мужчины не запоминаются.

— Я понимаю. Когда в ту ночь Барон пришел домой? Я имею в виду понедельник.

— Я дежурю с девяти и не видел, как он приходил.

— Значит, тогда вы не знаете, был ли кто у него наверху?

— Я никого не видел.

— Кто дежурил перед вами?

— Сомневаюсь, что они могли запомнить. Оба пожилые и едва ли обращают внимание на пассажиров. С пяти до восьми и без того тут оживленно, работают оба лифта.

— Все равно я завтра с ними переговорю, — я полез в карман.

— Спасибо, но я получаю плату, — возразил он.

Я поблагодарил и вышел. Снег опять перестал, и сразу же похолодало. Я дошел до Стюйвезан-парка, сел на морозе на скамейку и закурил. В парке не было никого, кроме мужчины, который выгуливал собаку. Точнее, собака таскала его по парку. Мужчина выглядел закоченевшим, но собака прыгала бодро.

Итак, у меня в кармане была первая явная ложь. Гертруда Редфорд в понедельник вечером навестила Барона. Внезапно и спешно. Почему?

По моей теории Барон мог в тот вечер, сразу после убийства Джонатана, попытаться опять заняться шантажом. Но мне казалось, что в понедельник было ещё слишком рано. Ему предстояло укрываться по меньшей мере до тех пор, пока не Вайса не посадят за убийство. Значит, миссис Редфорд приходила к Барону по какой-то другой причине, или же Барон вовсе не убивал Редфорда. Телефонный звонок, за которым последовал визит, позволял предположить, что Барон отнюдь не опасался связываться с Гертрудой Редфорд.

Но почему тогда он потратил столько сил, чтобы обвинить в убийстве Вайса? Ради кого-то другого? Ради неизвестного партнера? Что, если Барон пытался прикрыть своего партнера, а тот его убил, потому что он слишком много знал, потому что слишком велик был риск?

Только я не понимал, как мужчина вроде Барона мог настолько доверять убийце, пусть даже партнеру, что в решающий момент отослал Лео Цара. Барон никогда бы не позволил так легко себя убить, и тем не менее он был мертв.

Если двоих недостаточно, берут третьего. Джонатана убил третий. Барон знал об этом. И гипотетический партнер убил Барона. Почему и, вообще-кто? У меня было ощущение, что «почему» и «кто» тесно связаны между собой. Если я узнаю, почему, то узнаю кто, а если выясню кто, буду знать почему.

В конце концов, если Барон не убивал Джонатана, это должно противоречить всем фактам и алиби кого-то другого. Это мне уже говорила Моргана Редфорд. Факты неверны, Барон хотел кого-то прикрыть. После этого его убили. В этом был ключ: убийство Барона.

Я раздавил сигарету и пошел к Третьей авеню, чтобы найти такси.

21.

Из такси я вышел на Шеридан-сквер и влился в пятничную людскую сутолоку. В толпе люди казались плотно закутанными и нетерпеливыми. Девушки на морозе и в неоновом свете смахивали на очаровательных медвежат. То тут, то там смело вышагивали решительные одиночки в тонких куртках и без шарфов, демонстрируя свое презрение к стихии и ко всему миру.

Я шагал по темным боковым улицам. Окна домов были ярко освещены, для меня они принадлежали к другому миру. Гроув-стрит была пуста, а Гроув-Мьюс лежала за аркой, как покинутый средневековый двор.

Снег лежал на мостовой, белый, плотный и почти девственный. Я поднялся по лестнице до каменного коридора на пятом этаже. Меня встретил ледяной порыв ветра. При первом визите я оставил окно в коридоре открытым, и никто его с тех пор не закрыл.

Ветер донес глухой стук.

Легкие, однообразные удары в постоянном медленном ритме. Монотонные, но вибрирующие. Траурные удары далекого барабана. Мягкие, как приглушенные барабаны за лафетом мертвого героя. Только это был необычный барабан: тон был низким, удары легкими. Слабый, бесконечно одинокий звук на ветру.

Дверь квартиры 5В была полуоткрыта, медленные барабаны звучали оттуда. Я распахнул дверь полностью. Тонкий бледный юноша, которого я видел последний раз за рулем серого спортивного автомобиля рядом с Карлой Девин, сидел на кушетке. Меня он, казалось, не заметил. Кроме него в комнате никого не было. Я закрыл за собой дверь.

Бен Марно, если это был он, сидел, прислонившись спиной к стене, вытянув ноги перед собой, зажав маленький барабан коленями. На нем были грязные китайские брюки, слишком тонкие для нью-йоркской зимы, и старый китель, такой же тонкий, как и брюки.

Плечи были так нахохлены, словно ему пришлось мерзнуть всю жизнь. Лохмы волос спадали на лицо, я мог видеть только его нос, его сжатый рот, его острый подбородок. Он отстукивал последний ритм настолько мягко, что едва ли замечал движения своих рук.

Я вдруг понял, почему барабан звучал так чуждо, легко и монотонно. Это был еврейский барабан, или, если хотите, арабский — они похожи друг на друга, эти еврейские и арабские барабаны, обычаи и культура подчиняются другим законам, нежели политика. Барабан был величиной с маленькое банджо, похож на глиняный кувшин, верхнее отверстие которого затянуто кожей с узким вырезом.

— Марно? — спросил я.

Парень вскинул на меня глаза без удивления или любопытства. Он смотрел на меня, но я не был уверен, видел ли он меня, хотел ли видеть вообще. Неосмысленный взгляд был не здесь, но руки не прекращали отбивать на барабане медленный ритм.

— Где Карла? — спросил я.

Его безжизненные глаза, маленькие темно-коричневые кружки, устремились в бесконечность в направлении причудливой паучьей сети под потолком. В бесконечность не только от меня-ото всех. Невыразительные, мертвые, безучастные. В самом деле? Его руки непрерывно выстукивали мягко звучащий ритм, а в мертвых глазах стояло что-то ещё — может быть, шок? Жили только руки, остальное ушло, затаилось глубоко внутри.

— Где она, Марно?

Глаза уставились на меня. Потом мигнули, совсем слабо, дернулись куда-то влево. Крохотное движение темных глаз. В сторону двери, ведущей в другую комнату. Непроизвольный рефлекс, который я в конце концов все-таки вызвал в его подсознании, что-то там затронув.

В соседней комнате лежала она.

Она совершенно неестественно повисла на кушетке, зацепившись одной рукой и коленом стройной ноги. На ней был только прозрачный голубой нейлоновый халат, под ним детское тело, упругое и совершенное, оставшееся красивым и в смерти. Широко раскрытые глаза без зрачков, тонкая струйка крови изо рта, засохшая на подбородке. Смерть пришла в виде колоссального шока, и она в этот момент прокусила себе язык. На её лице мадонны не было следов страданий, лишь черты искажены, как от сильного удара. Я узнал действие сверхдозы героина.

Я проверил её руки, но мне даже не потребовалось видеть крошечный вспухший след укола в вену, чтобы понять, что случилось. Я нашел ещё несколько следов уколов, не слишком много. Она, видимо, употребляла наркотики не так давно, или только время от времени. Но достаточно долго. Это мог быть несчастный случай. Наркоманы умирают из-за передозировки каждый день. Или это могло быть самоубийство. Но я знал, что это не было ни тем, ни другим: это было убийство. Только не было возможности когда-нибудь убийство доказать.