На свадьбу народ обычно снимает свою родную заводскую столовую, провонявшую комплексным обедом за полтинник. Или кафе, ближе к дому, что несколько веселей. Реже, на базе отдыха, у природы, но это уже экзотика, не каждому и дано.
Такса стабильная — восемьдесят рублей. Ну, стоха. За два дня. Будешь лезть в бутылку, как я сегодня — скиснет молоко: в этом шахер-махере конкурентов хватает. Чирик от заработанного сразу откидывай: пятера за автобус туда, пятера сюда. Обычно аппарат еще помогут привезти, а назавтра никому дела нет: заплатили тебе? дыши в обе ноздри.
За свадебный вечер весь репертуар пару раз прогонишь, да еще вспомнишь и такое, что, казалось, напрочь забыл. Всё катит, только греми. И частушки, и прибаутки, и эмигранты, и песни гражданской войны. Главное, не накиряться. Вовремя остановиться, как пишут в газетах. Свой долг до конца исполнить.
Да! Плюс харчи!
Как-то раз, помню, лихо отработали — приперли домой три палки копченой колбасы: Минька в подсобке ухватил, и на улицу, в снег, зашвырнул через форточку. Домой пошли: лежат, огурчики, дожидаются. По свадебному угару кто чего прочухает? главное, чтоб старухи, да теща с свекровью не прихватили, остальным — ни до того. А уж водки, винища… По фуфырику на нос — минимум. Под ремень ее, ненаглядную, за пояс, и на выход, а пробки припасены, голь на выдумки горазда — заткнул злодейку и будь здоров, иван петров.
Что ни говори, а свадьба дело хорошее. Денежку срубишь, да на неделю вперед наешься, а повезет, и с припасами в закромах. В кабаке стольник за вечер — это потолок, такой клондайк случается, если кто-то гуляет круто, моряки на барже «река-море» заплывут или чучмеки лезгинку пляшут. Чирик, два, квартал — и песня кончилася. Будние дни почти всегда пролет: не центровой кабак, на полиграф не каждый попрётся, на неделе и в загульных ресторанах мест хватает, а в выходные свои сидят, полиграфские, они не больно-то и башляют, им на кир капустка нужна.
29
По узенькой, в одну колею, асфальтовой дорожке, в темном лесе, за лесью, «Икарус» доставил нас к вратам-воротам. Царю такие ворота — не осрамился бы перед боярами: знатные ворота, кружевные. При них сторож: пень во сто лет, табак на губе, ушанка со звездой. Пропустил нас безалаберно. Метров через сто — терем-теремок. В три этажа. К лесу скромен и силикатен, сам по себе плюшев и кожан, зеркален и не обжит. Казенный особнячок, гулкий.
В залу провели. Зала, если б не П-образное застолище, слишком была б, если только не для подобных дел задумана. Фонтана, пожалуй, только и не хватало. Такого, на камушки цветные, с унитазным журчанием.
Окна затюлены от излишней скромности, всё равно в лесу, чего уж? — непонятно. Официантки, накрахмаленные до хруста, подносы с осетриной таскают. Минька было сделал ход конем, покрутил языком — обрубила халедеюга взглядом, как топором, напрочь. Что ж, в нашем деле, как на рыбалке: не клюет — вытаскивай.
Но это всё так, мельком, краешком глаза. Главное. Главным в зале был Его Величество Аппарат. Он не стоял, нет. Он престолился, громоздился, давил мишурой позолоты, правил бал инженерной мысли и внушал девственный трепет.
«Динаккорд» блестели буковки на колонках.
Вот тебе, дедушка, и венчальный день!
Пульт, цифровой ревербератор, микрофоны — всё фирменное. Клавка двухрядная, почти как у Лорда. Минька над барабанами чуть не упал: «Супер-Амати» в искорку. Палочки и те не из русской березы. И всё, считай, новое, жирными пальцами не игранное.
Радист подошел: пегий, мурной, дятел тоскливый. Показал где усилки включаются, штекера втыкаются. Да и подключено всё, «мама» в «папе», не искрит, не фонит — человек своё дело туго знает. Разрешил ручки покрутить, сам за пульт сел. Микрофоны по верхам такие «эссс» дуют, что стой не падай. Реверберация глубокая, без лишних повторов — сам себя не узнаёшь. Гитары, между прочим, «Диамант»: бас и ритм. Что уже неудивительно — настроены.
От созерцания, осязания и охренения все стали деловые, сурьезные и молчаливые — никак в себя не прийти. Но виду не подаем. Де, мы и не такие «ямахи» ногой включали! Маныч в клавку по уши влез, гаммы пулеметит — не остановить. Эммерсон, чистый Эммерсон, Рик Вейкман и Кен Хенслей.
Вдарили, по случаю момента, «Забор»[80]. От могучего саунда нервный смех разбирает. Такой звук! На первом же куплете сбились. Нет, так невозможно. Минька от смеха чуть под барабаны не улегся. Потолок! Слов нет.
Маныч популярную мелодию композитора Мендельсона тактично попробовал, с органным трубом, с церковным гласом. Тут же, изгаляясь, на собачий вальс перевернул, а оттуда на «Семь сорок», а уж от «Семь сорок» до «Хава нагила» сам Бог-Ягве велел.
Минька всё педаль теребит — сбылась мечта поэта, а радист юрким глазом смотрит исподлобья — ничего не прикарманишь, ни винта, — так и будет бдить Кощеем всю дорогу.
Тётя подошла в строгом сером с брошью, столик наш указала, попросила вежливо, после того, как молодые войдут, после обязательного Мендельсона, сыграть несколько тактов вальса. Так и сказала: «несколько тактов».
Наше дело телячье — обосрался и стой, а вальсок заготовлен, не пальцем деланные, знаем. Нас «Для тех кому за…» в полиграфский ДК фаловала их заведующая. И «аппаратуру хорошую дадим» («Подилья» у них, комплект хохляцкий, да «Венец»-молодец — шедевр военно-промышленного комплекса), и «на свадьбы отпускать будем», и то и сё, но куда мы из кабака? глупо. Так что с вальсами и ностальгическими мелодиями у нас полный ол райт, раз специалисты признают.
Сантано-гриновскую «Блак маджик вумен»[81] прогнали, чтобы к инструменту и звуку привыкнуть. Каков аппарат! Да чтобы только поиграть на таком нам самим денежки выкладывать надо, а тут не за так и еще куча удовольствия.
Тётя снова подошла, попросила нас с настройкой закруглиться, что и было исполнено. Три часа, как пять минут, пролетели. Народ стал появляться пузатый и позолоченный, вроде как и генерал лампасами мелькнул. Мы уж въехали, куда попали, зубы не скалим. Попытались было радиста между делом колонуть: кто да что, да как зовут — молчит, партизан. Да и заметно, что не в духе — обломала ему эта свадьба выходные, огород не копан.
Вышли мы на крыльцо высокое перекурить, а у крыльца уже с пяток машин пришвартовались, черные, со шторками на окнах, водилы толсторожие, все, как на подбор, упитанные и в серых костюмчиках, в стаю сбились, в сторонке про жиклеры трекают. Вдоль да по аллее степенные люди прохаживаются, на белочек умиляются, сосновый дух вдыхают.
Мы тоже к прореженным деревцам спустились, завернули было за амбары краснокаменные, а тут из-за них собака выскочила с матюгами, за ней морда — за год не обсерешь, три толстяка, а не морда. Сначала было разулыбался, а потом просек, что мы тут шестая нога — завернул. Пошли вдоль сеточки, что дорожку огораживает и всего через ничего лес раступился и, как в сказке, открылось озерцо.
Пахнуло плотвой, камышами, осокой. Дорожка к купальням привела. Ладненько всё, стругано-лакировано, паяльной лампой текстура выявлена, резьба вологодским кружевом, конёк-горбунок полететь собрался, флюгер — пучеглазая чудо-рыба, — еле слышно поскрипывает.
Иголки с сосен падают.
Небо голышом плавает.
Эх! — только и выговоришь.
Перекурили еще, поплевав в набежавшую волну, согласились, что надо б на рыбалку и пошли обратно. У подъезда уже и места нет, все флаги и стяги — будет дело. Прошли к инструменту. Чем заняться, куда деваться, только и делать, что вид озабоченный.
Молодо-зелено комарьем клубится: девочки бледненькие, девочки кругленькие и просто на вид мотыги — всех тварей, как у Ноя на ковчеге.
— Едут, едут!
Все за порог. Мы — на товсь!
На крыльце суматоха, возгласы, фотоаппараты стрекочут, посуда уже бьется. Вплывают расписные. Маныч на клавиши рухнул: взбурлила, рванулась к потолку вечная ЗАГСовская мелодия. Выше ногу, тверже шаг. Только раз бывают в жизни встречи. Минька по тарелкам щеточкой, Лёлик пробасил, я кочумаю — лишний, — Маныч на себя перинку перетянул. Тут же он отмашку дал, умца-умца, вальс вступили. Прославленный вальс, как Маныч говорит, правофланговый, без нафталина, вальс, для тех кому дороги подмосковные вечера — «Домино». С органом это очень даже ничего. Что ни говори, не «Перле-2», хотя хорошему игроку и «Перле» — «Вермона».