Всё о птичках.

Весь этот разговор к тому, что покушать хочется, а денюжек нетути. Касса кабацкая — на долги московские, табу. Пушнину вчера сдали, доходы тут же оставили в пивбаре, только на хлеб и осталось. После сегодняшних Минькиных закупок, на двоих треха до стипендии. Терпеть теперь до кабака, раз в день да покормят. Миня и в кино-то за невестин счет пойдет.

Бужу гада.

— Вставай, проклятый, заклейменный. Рожу брей.

Заворочался в санях.

— Серенькой, заинько, поставь чайничек. Чайку Михайло Потапыч хочут.

— Горячий уже, как твоя любовь.

Тянется Минька, тянется.

— Ох, сегодня забараю я, забараю, — поет он без мотива.

— Что хоть за швабра?

— Девуленька-красатуленька.

Напевая, он полотенце ищет.

— Под кроватью, — подсказываю.

— Щас бубенчики помоем, свой портретик сполоснем и с хорошенькой девуленькой в кинцо да мы пойдем.

Настроение у него весьма.

— Серенький, хочешь тебе подружку приведу? Забараем на пару.

От подушки он увернулся, матюги мои наизусть знает. Привел уже, умник, подружку подружки. Мало того, что в период тропических муссонов, всю простынь устряпала, так теперь два дня уже… Как с крыши в апреле.

Епиходов сломал кий.

В вендиспансере Марьванна как старого знакомого встречает: «Давненько что-то, давненько. Уж и как зовут тебя, негодяй, подзабыла».

Ничто на земле не проходит бесследно. Колют теперь в мягкие части тела бициллин. Уколы болючие. Ой, как не зря в русской народной поговорке сказано: эти сладкие поёбки доведут нас до беды.

На первые разы мы дома лечились. Чего-то стеснялись, озорники. В кабак и врачи, и аптекари ходят. Так что… Но потом плюнули с этими проблемами и стали на улицу Гоголя ходить. В домик, где резной палисад.

Первым посетил это неприличное место Куша. С паспортом Лёлика. И когда через три месяца Лёлику пришла повестка со всем известным обратным адресом, «для контрольной проверки», как там было указано, Лёлика это совсем не обрадовало. Скорее напротив. Но всё тайное становится явным. Чтобы ларчик открылся, иногда достаточно его просто хорошенько встряхнуть. И скажу, не кривя душой, за такие дела надо сразу бить канделябры. На месте. Или не сходя с места. Дабы негодник место знал. И не забывал.

До рукопашной, правда, дело не дошло, но дружеское порицание Куше было высказано. С разными неприличными намеками на знакомство Лёлика с кушиной мамой (пять раз), его родственниками (три раза), и с ним самим (восемь раз с четвертью).

Идти-таки пришлось, ибо типографский шрифт упоминал скучное словечко «привод». Так что в назначенный день два друга — хомут да подпруга, — пошаркали в веселый домик.

В трипперной больнице не больно-то и удивились. Бывает. На всякий случай предложили и истинному владельцу, заведенной по всем правилам медицинской карты, снять мазок, на что тот с ужасом отказался.

Король факосранского нескучного заведения опять же Миня. Почетный Член — как ему медсестры сообщили. И на учет поставлен навечно, как потенциальный источник. Ему-то и горя мало. Он и там накотовал. Для мартовского хорошенькие ножки из-под белого халата, что красная тряпка для быка. Хоть руки из карманов не вынимай — выпирает. Умудрился с такой-то медицинской биографией, какую-то из медсостава соблазнить. Ну не орёл мужик, а? Да и наврёт ведь, не дорого возьмет, от чего угодно отопрется. С самими что ни на есть правдивыми глазами. Полгорода перетоптал. И пять окрестных деревень. А что касаемо лечебницы на улице автора «Мертвых душ», то всерьез побаивается Минька только генерала Сифона Иваныча. И то, подсказали ему — есть препараты импортные, цапарин, чи шо — один укол и как ногой. А как превентивная мера, у него в туалете на полочке шприц и марганцовка. Слабым растворчиком — бздынь!

Как-то они с Джоном с одной хлыстовкой развлекались — у Джона ага, а Минька проскочил. Очень он потом гордился своей предусмотрительностью.

Миня ушел, Лёлик скребется. Носило его в слякоть по комкам[62]. Обувь подыскивал. Путного, конечно, ничего. Ни Минькины шузы поохал.

Трудолюбивый парень, не отнять — пока мы по утрам дрыхнем, делом занимается: спаял «щелчок» для баса. На деревяшке с адаптером через радиолу «щелкает» не худо, испробуем сегодня на аппарате, а там и до ума доведем. Волокёт в мудрых делах. Пиздошн мне перепаял, скворчит теперь, как пускач к трактору «Беларусь» — сердце радуется. А поскольку совершенству предела нет, хочет «суистейн» смастерить, чтоб как у Сантаны звук до бесконечности тянуло. Схемка французская подвернулась с отечественными аналогами. Вот ужо дождусь, посантаню.

Пока со «щелчком» возились, да языком трекали, времечко и пролетело, бац — и Минька заваливается. Мать честная, с ним коза… За ноги в темном лесу подвешивай — красивее девки в нашем Тёмносранске видом не видывали. У меня аж голова закружилась. Словно на самом остром краешке стою. Лёлик вижу, тоже, оторопел. Если даже у него язык отнялся… Убил Минька наповал. Кокнул.

Дело такое — линять надо, а не хочется. На нее смотреть можно, как на открыточку, как киску гладить, да и просто рядом стоять. Ай вонт ту холд ё хенд.

Девица вроде разговор заводит весьма любезный, но мы боком-боком, да за дверь. Нам, мол…

От, Миня! Идем, языками цокаем, переживаем. Каких всё же девочек водит. Я, наверно, даже влюбился чуть-чуть. И такая — на лице написано — порядочная, — знает, ведь, курва, куда идет. И зачем. Ну, стервы, а? ну хоть одна девка нормальная осталась?

— В деревне они, коров за сиськи дергают, — Лёлик отвечает.

Я, оказывается, вслух размышляю.

Что ж, коль нет цветов среди зимы, то и грустить о них не надо. Мне с делами вендиспансерными совсем даже не до этого, но Мине мы дружно завидуем.

С голодухи аж в животе пищит. Орех не еда — растение, толку с него. Сварили у Лёлика супчик из пакета. Конечно, это не супчик, а кашка гречневая, но почему-то супчик получается.

Время вроде бы и идти — Мини нет. Ломится в дверь, кайф ломать — табу, тут хоть пусть небо падает: не твое засраное дело. Может он бился-бился, да только вставил, а тут бах-тара-бах в дверь? А заклинит? Хотя я не знаю у кого бы заклинило, но рассказывают, как потом вальс-бостон танцуют на пару до «Скорой». Выход есть, да знают не все. Может и врут, может это и не выход, Вольдемар говорит, что это точно не выход, а вход, но советуют в анус палец вставить, чтоб расслабило и отпустило. Во устройство! Только вот в чей анус — тут я запамятовал. Хотя альтернатива, в принципе, невелика.

Оделись. Ждем. Матюгаемся.

Влетает, змей.

— Ну что ты, ебентий!?

Бежим, такси хватаем. Отец, ну-ка, царя возили! Дави до полика, заждались нас.

Как да что — Миню теребим.

— Порожняка прогонял. Там мяукать и мяукать еще. В кино подобрался, чмокнул и абзац. Домашняя.

Лёлик злорадствует. Я в душе тихо радуюсь.

— Где ты таких-то находишь, — пытаем мы, — ладно блядво всякое, а такие-то ласточки где?

— Места надо знать. Там, Серый, такая подружка, такая лялька, ой-ей-ей.

— Лучше этой? Полно молоть.

— Что ты! Та ваще полный вперед. И отказа не будет.

— Чего ж ты эту снял?

— Да я там такую защиту Грюнфельда выстроил, горе от ума. Думал, как лыжник объехать их, а получилось по палкам прямо, как Волк в «Ну, погоди!» Перемудрил, зараза.

Так и не сказал, змей, где деву склеил.

Приехали. У кабака толпа, дверь на клюшке. Ритка заметила нас из окна и отворила калитку. Очередь заволновалась. Девица, с мертвой лисой на плечах, хахаля своего упрекнула — «видишь, как надо», — думала, что мы так, фраера. Чувак науськанный рванулся было, но Ритка и в грудь пихать не будет, сверкнула глазюками своими и всё!

Всё-таки какой-то бальзам в этом есть, вот так вот в закрытые двери входить.

Маныч уже аппарат подключил, колки подкрутил, даже покурить время есть.

Миня расслабился, стал рассказывать откуда дровишки. Козы, про которых так долго говорили, оказались с обкомовского огорода. Папы у них важными делами заняты, отпрыски, естественно, в столице, в институтах («Ага, на дрючбу учатся», — вставил Лёлик), а здесь, собственно, на каникулах, на мамкины пирожки приехали, бока нагулять, и что всего лишь через неделю, мы, то есть, я и Миня, едем на дачу с этими козами вертухаться. Вот такой мат в три хода.