— Стало быть, собираешься бродить под Кремлем по всем закоулкам, пока на Обнорского не наткнешься? — глумливо спросил он. — Этак ты тут до старости гулять будешь! Побойся Бога, кума, соври что иное!
— Вот те крест! — Она перекрестилась.
Данила смотрел на нее выжидающе — может, еще чего скажет? Но она молчала.
После того как Настасья обвела вокруг пальца самого дьяка Башмакова, Данила не мог к ней относиться с полным доверием. Девка умела врать, умела притворяться — и пускала в ход это искусство без всяких угрызений совести. Однако ж крест — дело нешуточное. Стало быть, она сообщила правдивые сведения, да не все. Было еще что-то, о чем она умолчала, необходимое, чтобы действительно ей поверить.
Однако про боярина она сказала примерно то же, что и Башмаков. Только прозвания не сообщила, но Данила и сам знал, что речь идет о Троекурове.
Задание дьяка, стало быть, отчасти выполнено. И чтобы узнать правду, следует прекратить препирательства и идти с Настасьей дальше — глядишь, куда-то она и приведет.
— Ну, Бог с тобой, кума, — сказал Данила. — Не все ты сказала, ну да ладно. Пойдем, что ли? А то стоим, время зря тратим.
— Пойдем, куманек.
Они свернули влево, ход был короткий и широкий, выложенный старинным кирпичом.
— Иди, не отставай, сейчас под Ивановской колокольней пройдем! — велела Настасья. — Тут еще идти ловко, сподручно.
Далее ход раздвоился.
— Тут я уже была, знаю, — сказала Настасья, указав направо. — А вот тут, сдается, будет кое-что нужное…
Двинулись налево. Данила заметил, что шли они уже не прямо — забирали все левее и левее. Да и ход сделался хуже — приходилось нагибаться.
— А теперь мы где? — спросил он.
— А Бог знает.
Забрели в тупик — ход был заложен кирпичной стенкой. Вернулись назад. Настасья отважно спустилась по изломанным ступенькам в какую-то дыру и там отыскала еще лаз. Выбралась измазанная и недовольная. Что она искала — Данила уж не спрашивал. Одно было ясно — если раньше шла, сообразуясь с рисунком, то теперь шарила под землей наугад. Иные ходы были одеты камнем, иные — досками, Настасья утверждала, будто дубовыми. Вдруг посреди стены возникало крошечное окошко, забранное толстенной решеткой, и сколь не заглядывай туда — ни черта не разобрать. Вдруг оказывалось, что дальше пути нет, либо дверь навешена, либо толстая решетка, а кто навесил, зачем запирал, где ключи от тех замков — уже никогда не узнать.
От подъемов, спусков и мелкой перебранки оба устали.
— Перекусить, что ли? — спросила Настасья.
— Выберемся туда, где найдется на что присесть, так и перекусим, — отвечал Данила.
Он понял, что было в узелке: Настасья полезла под Кремль надолго.
Они спустились по очередной лестнице, встали перед дверью, и тут Настасья призадумалась.
— Сдается, я это местечко знаю… Только как-то иначе мы к нему выбредали…
Она посветила факелом, и Данила увидел лежавшую на ступенях прямую толстую палку.
— Ну, точно, наша! Мы с Филаткой убегали и ее бросили. Кажись, тут-то и надобно искать. Тут-то они и бродили, сучьи дети, я голоса слышала… Вот теперь я уж понимать начинаю… Пистоль приготовь да курок взведи…
Дверь была вделана как раз посреди долгой и узкой лестницы. Данила с трудом отворил ее, и они спустились в помещение, довольно длинное и имевшее даже ряд окон. Но окна, числом двенадцать, были снаружи засыпаны землей, и засыпаны, видать, давно.
— Ну, наконец-то, слава те Господи, — загадочно сказала Настасья и перекрестилась. — Глянь-ка, есть на что присесть!
Данила увидел каменные ядра, лежавшие как попало. Они были невелики, кривобоки, но уж лучше сидеть на таком ядре, чем на полу.
Как они попали под землю, кто мог бы отсюда палить из пушек — Данила понятия не имел.
И он крепко задумался — ведь все одно к одному, Бахтияр покойный тоже ядра поминал. Выходит, он и впрямь бродил под Кремлем, а выбираясь, потерял там посох.
— Подкати-ка, — сказала Настасья.
Он не сразу понял, что она хочет составить вместе три ядра и укрепить меж ними факелы.
Треклятые ядра словно приросли к полу, сдвинуть их с места удалось, лишь сильно упершись подошвой и навалившись всем весом. Потом Настасья с Данилой уселись и достали из узелка пироги с рыбой и с капустой, запивали водой из сулейки.
Ядра, стало быть, сыскались — так думал Данила, но коли раньше в кремлевской стене были бойницы для пушек, то были они везде, может, и под Аргамачьими конюшнями тоже есть такое вот помещение с позабытыми ядрами. А «коло», «коло» …Уж не колодец ли? Они с Настасьей проходили мимо дыры в полтора аршина шириной, Настасья еще прикрикнула, чтоб глядел под ноги — она-де его из глубины добывать не станет.
Но Водовзводная, если верить Настасье, отсюда далековато.
Перекусив и увязав оставшиеся пироги в узелок, стали изучать помещение. Оно имело два входа — один уже был известен, другой обнаружился в дальней стене. Настасья с Данилой подошли к узкому ходу, Настасья полезла глядеть первая и крикнула:
— Ну что за притча! Опять колодец!
Данила забеспокоился. Что-то уж больно все совпадало…
— Нет, куманек, в колодце нам искать нечего, — сказала Настасья. — Зря мы сюда забрались, возвращаемся. В иных местах поищем.
Они поднялись по узкой лестнице и прикрыли за собой дверь. После чего Настасья опять пошла наугад, утверждая, что не заблудится — она-де тут не впервые. Внезапно очередной ход открылся в просторное помещение. Его осветили и увидели подземную улицу, вроде той, по которой шли к подземельям Успенского собора.
— А что я говорила? Слава те Господи, вот он!
— Что это, кума?
— Ход от Спасских ворот до Тайницкой башни. Но он нам не надобен.
Очень даже надобен, подумал Данила, потому что от Тайницкой башни до Водовзводной — рукой подать. Его тоже пронял задор — Настасья искала одно, он ищет другое! Вдруг он сообразил: да ведь они, поди, бредут сейчас как раз под приказным зданием! Может, даже под самим Разбойным приказом! Удержаться было никак нельзя — Данила расхохотался. Хохот в подземном царстве, отдаваясь вдали, звучал устрашающе.
— Идем, куманек. Как полагаешь, в которой стороне Спасские ворота, в которой — Тайницкая башня?
Данила задумался. Понять это, сдается, было уже невозможно. Настасья дала подержать свой факел и полезла за пазуху. То, что было нарисовано на бумажном листе, похоже, мало соответствовало действительности, потому что она совсем по-мужски выругалась. Наконец определила направление и повела за собой Данилу.
Они опять углубились в узкие ходы, перелезали через горы кирпичных обломков, оказались наконец в заброшенном погребе, Настасья обрадовалась, принялась искать одной ей ведомых следов. Данила попросил лист с рисунком и прикинул, где же они могут находиться.
Очевидно, Настасья не врала — они были поблизости от того боярского дома, о коем она говорила так туманно. Значит, все же гонялась за княжичем Обнорским, искренне считая, что он не понапрасну мутит воду в троекуровском семействе.
Вдруг Настасья вскрикнула. Данила осветил ее факелом и увидел, что она стоит по пояс в земле.
— Ты куда это, кума, наладилась?
— Провалилась я! Вытаскивай, куманек!
— Куда провалилась?
— Кабы я знала!
Он протянул руку, пальцы соприкоснулись, сомкнулись, хватка у обоих была железная. Данила дернул и тут же ощутил, что сам едет куда-то вниз. От вскрика он удержался, главное было — не выронить факел.
— Куманек!..
— Холера!
— И ты? Как же вылезать будем?
— Что это такое?
— Я почем знаю?! Смахивает на ловушку.
— Ловушка? Значит, мы уж на подступах?
Данила прислонил факел к стене, сильно беспокоясь, как бы не погас, и стал, упираясь руками, вытаскивать себя из ямы. Земля оказалась податливее, чем он думал, ползла, руки проваливались. И тут он услышал голос.
Это не был голос Настасьи — донесся словно сквозь толщу земли, кто-то взвизгнул по-бабьи, раздались невнятные крики, и вдруг едва ли не рядом послышался шум схватки. Двое тузили друг дружку, барахтались, рычали, вскрикивали.