— Сегодня мне трудно работать. Что-то с левой рукой... до половины только поднимается, — начал отговариваться Абашкин. — Ревматизм, видно.

А когда военком взял его в оборот, то выяснилось, что старшина до войны даже флажков в руках не держал, а был коком при школе, выпускавшей сигнальщиков. Уйдя с нашивками старшины в запас, Абашкин запутал в райвоенкомате какого-то писаря и сам произвел себя в специалисты сигнального дела.

Старшине пришлось все сигнальное хозяйство сдать Кукину, а самому принять камбуз с лагунками, кастрюлями и сковородками. И тут выяснилось, что он умеет приготовлять удивительно вкусные блюда.

Пообедав, командир с военкомом вызвали к себе кока.

— Зачем же вам понадобилось скрывать свою специальность? — спросил Соловой. — Вы же мастер поварского дела.

— Все знают, что кок — это повар, — ответил Абашкин. — И смеяться будут: «Какой он моряк? Всю войну с кастрюлями воевал!»

— Такое могут сказать только очень глупые люди, которые не знают, что на военном корабле никто не может остаться безучастным в бою, — заметил Чариков. — Вы теперь по боевому расписанию обязаны подменять пулеметчика. Изучайте хорошенько пулемет и можете называть себя пулеметчиком.

Абашкин обрадовался:

— Есть изучать и называться пулеметчиком! — сказал он. — Очень вам благодарен.

Пулеметчиком на «Пеликане» был пожилой матрос — бывший судостроитель Степан Никанорович Стрекалов. Он так любил свое детище, что спал не в кубрике, а на палубе рядом с крупнокалиберным пулеметом. Абашкина он учил строго: заставлял по два-три раза в день разбирать пулемет, смазывать все детали и вслух объяснять их назначение. И кок не сердился на него за это, а даже старался во время обеда подсунуть Стрекалову кусок пожирнее. Ему очень хотелось скорее стать пулеметчиком.

На первое боевое траление «Пеликан» вышел в паре с таким же тихоходным тральщиком — «Ижорец». Им нужно было пройти до ближайшего острова и проверить, не набросал ли противник ночью якорных мин на фарватер.

Эти мины держатся под водой на тонком металлическом тросе-минрепе. Поэтому якорную мину не трудно зацепить простым тралом — длинным стальным тросом, если тащить его, как сеть, на определенной глубине. На тралящей части троса, имеющей специальные резаки, подвешиваются еще подрывные патроны. Подцепленная за минреп мина срезается либо подрывается.

Вот такой трал вместе с поплавком и отвесами тральщики не спеша тащили по фарватеру: «Пеликан» — за левый конец, а «Ижорец» — за правый. Погода была почти штилевой. Красные буйки, бегущие позади, спокойно пенили воду.

Тральщики прошли миль шесть, не подцепив ни одной мины. Потом ветер поднял волну, которая стала заливать осевшую корму «Пеликана». Но матросы, следившие за буйками, не обращали внимания на перекатывавшуюся с шипением по палубе воду.

Внезапно один из буйков стремительно нырнул под воду — и натянувшийся трос задрожал от напряжения.

«Попалась, мину подцепили!» — понял Чариков. И в это время сигнальщик вдруг громко доложил:

— Прямо по носу «лапоть!»

— Лапоть? Какой лапоть? — недоумевал старший лейтенант. Он не знал, что матросы так называют неуклюжий гидроплан финских фашистов, имеющий поплавки, похожие на два стоптанных лаптя.

— Гидросамолет противника! — поправился сигнальщик.

Оба корабля одновременно открыли заградительный огонь.

«Лапоть», видя, что по нему стреляют только две небольшие пушки, развернулся и на небольшой высоте пошел в атаку.

Сначала он напал на «Ижорца», обстреляв его зажигательными пулями. На «Ижорце» сразу же умолкла пушка и задымилась надстройка.

«Пеликану» пришлось отбиваться одному. Его пушка выпускала снаряд за снарядом. Белые облачка разрывов испятнали все небо вокруг самолетов. Это, видно, обозлило фашистского летчика. Выйдя на новый курс атаки, «лапоть» еще больше снизился и, грозно ревя мотором, пошел с кормы на «Пеликан». Но здесь его встретил огонь крупнокалиберного пулемета.

Старик Стрекалов, поймав гидросамолет на прицел, выпустил длинную очередь прямо ему в лоб. И «лапоть» вдруг странно покачнулся, зачихал и, поливая море бензином, отвернул в сторону...

— Эх, за ним бы теперь! — возбужденно крикнул Абашкин, стоявший у пулемета вторым номером. — Ведь сядет, обязательно где-нибудь плюхнется.

Подбитый гидросамолет действительно опустился на воду. А потом вдруг ярко вспыхнул, погорел некоторое время и затонул.

— Есть один! — выкрикнул Абашкин и, сорвав с головы мичманку, подкинул ее вверх.

В пылу боя никто не заметил, как на поверхность моря всплыла подрезанная тралом мина. Темный рогатый шар увидели только когда ветром его подогнало почти к борту «Пеликана». Еще бы три толчка волной — и мина рожками стукнулась бы о борт.

Дав полный ход, Чариков отошел метров на сто от мины и сообщил об опасности соседям.

На «Ижорце» уже загасили пожар, но уничтожить мину там было некому: злосчастный «лапоть» вывел из строя весь орудийный расчет.

Мину расстреливали комендоры «Пеликана». Первые три снаряда вздыбили воду рядом с рогатым шаром, и только четвертый — угодил в него; казалось, что взрывом сейчас оглушит всех, но в мине, видимо, испортились взрыватели — она лишь раскололась пополам, как грецкий орех, и затонула.

Проверив трал и вновь спустив его, тральщики с прежней неторопливостью пошли дальше.

Разговоров о мине и сбитом самолете было много. Пулеметчиков благодарили, им пожимали руки.

Абашкин принимал поздравления и держался с таким видом, точно не Стрекалов, а он сам целился и попал в самолет.

Недели через две «Пеликан» зашел за углем в Нарвскую губу. Здесь все побережье уже было в огне. Серый дым застилал порт.

Уголь пеликановцы нашли быстро, он находился невдалеке от портовой стенки.

Матросы начали загружать бункер, как вдруг начался обстрел. Снаряды падали и рвались вокруг. Слева загорелся деревянный пирс. Не желая рисковать кораблем, Чариков поспешил отойти от стенки. Но пост охраны рейда не выпустил его в море, а приказал вернуться к горящему пирсу, взять на буксир стоявшую там железную баржу и оттащить ее подальше в залив.

Чариков повел «Пеликан» задним ходом. Он знал, что снаряды редко попадают в одно и то же место, поэтому старался наползать на всплеск разрывов.

У пирса боцман приготовил бросательный конец и крикнул:

— На барже! Эй, кто там?.. Принять концы!

Но с баржи никто не отозвался. Сухие доски пирса, изломанные и расщепленные снарядом, потрескивая, горели высоким пламенем. Ветер забрасывал искры на корму «Пеликана» и на баржу.

— Не мешкать! — крикнул с мостика Чариков.

На баржу одновременно прыгнули военком, боцман и пулеметчик Стрекалов. Пока старшина с матросом втаскивали стальной буксирный трос и закрепляли его, военком разглядел, что с другого конца баржи свисает толстый канат, которым она была привязана к береговому кнехту. Его следовало перерубить. Но чем? Надеясь здесь же найти топор, Соловой откинул край брезента, закрывавшего широкий люк баржи, и почувствовал, как у него перехватило дыхание. Трюм был заполнен большими авиационными бомбами.

«Вот так груз! Если угодит хоть один снаряд, от нас и пылинки не останется! А тут еще огонь вокруг...» Боясь, что в трюм заглянут боцман со Стрекаловым, он моментально прикрыл люк брезентом и потребовал:

— Несите топор!

Топора на корме «Пеликана» не оказалось. Абашкин сбегал на камбуз и притащил секач. Этим секачом военком двумя взмахами перерубил канат и крикнул Чарикову:

— Давай полный!.. Самый полный!

Вода забурлила под кормой «Пеликана»... Стальной буксирный трос натянулся и задрожал, а баржа, казалось, почти не двигалась, не отходила от горящего пирса. Она была очень широкой и тяжелой, — слабосильный «Пеликан» едва волочил ее и никак не мог набрать скорости.

Невдалеке от правого борта вверх взлетел столб воды. Взрывом снаряда баржу встряхнуло, она закачалась.