Тут миссис Багот расплакалась, и Таффи простил.

— О мистер Уинн, будем надеяться, что тут какая-то ошибка, это просто кто-то очень похожий на нее! Боже мой, она приедет после рождества на гастроли в Лондон! Увлечение моего бедного мальчика только возрастет! Что мне делать, что мне делать?

— Но у нее есть муж. Увлечение Билли пройдет, как только он по-настоящему осознает этот серьезнейший факт. Кроме того, при встрече на Елисейских полях она сделала вид, что не узнает его, а на другой день у ее супруга была стычка с Билли в гостинице, они подрались. Я полагаю, это едва ли будет способствовать дальнейшему их сближению.

— Ах, мистер Уинн! Мой сын подрался с человеком, в жену которого он влюблен! Боже милостивый!

— Не беспокойтесь, он поступил правильно — этот человек грубо его оскорбил. Билли держался настоящим молодцом и вышел из драки победителем. Никаких последствий не было. Я был очевидцем.

— О мистер Уинн, и вы не вмешались?

— Ну конечно, вмешался — все вмешались! Все происходило по всем правилам, уверяю вас. Ни одну из сторон не покалечили, никто никого не вызвал на дуэль, не было ни пистолетов, ни шпаг, и тому подобного.

— Благодарение создателю!

Через неделю-две Билли как будто пришел в себя. Он, делал бесконечные этюды моря, скал, утесов. Таффи, очень довольный своей жизнью, не отставал от него и тоже писал. Билли и священник забыли старую распрю и помирились. Пастор был очень любезен также и с Таффи (с двоюродным братом которого, сэром Оскаром Уинном, он учился когда-то в колледже) и пользовался всякой возможностью, чтобы проявить внимание и гостеприимство. Дочь его в это время была в Алжире.

«Знать и дворянство» всей округи, включая «бедную, дорогую маркизу» (один из сыновей которой служил когда-то в одном полку с Таффи), держались также очень гостеприимно и любезно с обоими художниками. Таффи занимался спортом сколько душе было угодно и пользовался чрезвычайной популярностью. В общем, они прекрасно провели время до рождества, и сам праздник прошел для них очень приятно, хотя никакого особенного веселья не было.

После рождества Маленький Билли настоял на своем отъезде в Лондон, где намеревался писать новую картину для Королевской академии. Таффи уехал вместе с ним. В доме Баготов воцарилась скука, а в материнском сердце хозяйки дома — тревога и беспокойство.

И все окрестные жители, как знатные, так и незнатные, от титулованных особ до простых рыбаков, включая их жен и детей, чувствовали отсутствие двух художников, дружески ко всем расположенных и рисовавших такие прекрасные этюды этого прекрасного побережья.

Ла Свенгали прибыла в Лондон. Ее имя у всех на устах. Ее фотографии выставлены во всех витринах. На следующей неделе она выступит в сольном концерте. Она должна была петь раньше, но ввиду ссоры во время репетиции между Свенгали и его первым скрипачом, очень важной персоной, концерт пришлось отложить.

На Риджент-стрит, у окон Стереоскопического общества, как всегда, стоит толпа, только народу гораздо больше, чем обычно, — все глазеют на Ла Свенгали в фотоснимках всех образцов, видов и размеров. Она очень красива — это не подлежит никакому сомнению, и выражение ее лица прелестно: нежное, ласковое, грустное. У нее столь царственный вид, что, кажется, королевская корона ей подошла бы гораздо больше, чем маленькая золотая диадема, усыпанная брильянтами. Один из фотографов изобразил ее в классическом одеянии; левая нога покоится на скамеечке, своей позой она напоминает Венеру Милосскую, только руки заложены за спину; обнаженная нога обута в греческую сандалию и выглядит такой изящной, точеной и очаровательной, так пластична форма и линия гибких пальцев (большой слегка отклонен в сторону и не соприкасается со своим соседом, который и длиннее, и тоньше, и высокомернее), что эту фотографию берут нарасхват.

И человек маленького роста, насилу пробравшийся со своими двумя высокими друзьями к окну витрины, обращается к одному из них:

— Посмотрите, Сэнди, посмотрите на ногу! Неужели вы все еще сомневаетесь?

— О да, это ступня Трильби, совершенно точно! — говорит Сэнди. Они входят в магазин и покупают фотографии в большом количестве.

Насколько мне удалось узнать, ссора между Свенгали и его первым скрипачом произошла в театре Друри-Лэйн во время репетиции.

Говорили, что с 15 октября, то есть с того дня, когда Таффи в Париже дал ему пощечину, Свенгали не мог прийти в себя. Он стал еще более вспыльчив и раздражителен, особенно с женой (если она действительно была его женой). По-видимому, у него были серьезные основания страстно ненавидеть Маленького Билли.

Свенгали не видел его пять лет, с того самого дня, когда в мастерской на площади св. Анатоля праздновали рождество и они дрались на кулачках. Но не это было причиной его ненависти. При виде Маленького Билли на площади Согласия, наблюдавшего за процессией «всего Парижа», Свенгали сразу узнал его и пришел в ярость: он сделал вид, что не узнает его, и заставил свою жену сделать то же самое.

На следующее утро он встретил его случайно в гостинице. Билли выглядел маленьким, беспомощным и растерянным, причем был совершенно один, и Свенгали, в жилах которого текла древняя восточная кровь, не смог побороть в себе искушения плюнуть ему в лицо, коли уж нельзя было задушить его насмерть!

В ту же минуту он пожалел а содеянной глупости. Билли ринулся за ним, поднял скандал, стал драться, на что Свенгали ответил ударом и раскровянил ему лицо; и вдруг, совершенно внезапно и неожиданно, на сцене появился страшный no прежним воспоминаниям проклятый великан англичанин, бешеный бык, тупоголовая дубина с военной выправкой, всем своим видом напоминавший Свенгали о жестоких и высокомерных, бряцающих саблями и звякающих шпорами аристократах его страны, грубых хамах, которые всегда относились к евреям, как к низшей расе. Равнодушный к страданиям других, этот избалованный, впечатлительный музыкант чрезвычайно остро реагировал на все, что касалось его личности. Сплошной клубок нервов, он был особенно чувствителен к физической боли и к грубому обращению, но отнюдь не был храбрецом. Суровый, гневный взгляд ненавистного шотландца сразу отрезвил его. Пережитое унижение и тяжелый наотмашь удар по лицу настолько потрясли Свенгали, что он навсегда потерял душевное равновесие.

Он беспрестанно, днем и ночью думал об этом; его преследовали кошмары; во сне он переживал все заново и просыпался от ужаса, ярости и стыда. Он не мог больше спать спокойно.

Кроме того, хотя он выглядел младше своего возраста, на самом деле ему было за пятьдесят; здоровье его было надломлено, вся жизнь его прошла в долгой, изнурительной борьбе за существование.

Свенгали испытывал к своей жене, рабыне и ученице, безумную, ревнивую любовь — неиссякаемый источник терзаний для него, — ибо в ее сердце неизгладимо запечатлелся никогда не меркнувший образ маленького английского художника, и она не делала из этого секрета… В ее сердце, обладать которым он хотел один, безраздельно!

Джеко разлюбил своего учителя. Вся сила преданности Джеко устремилась к рабыне и ученице Свенгали, он обожал ее пылко и бескорыстно. Единственная живая душа, которой Свенгали доверял, его старая родственница, и та любила его ученицу не менее, чем его — своего хозяина.

На репетиции в Друри-Лэйн произошло следующее. Мадам Свенгали пела под управлением своего мужа. Oн неоднократно прерывал ее, раздраженно и незаслуженно бранил и заявил, что она поет фальшиво, «как проклятая кошка». Это было совершеннейшей неправдой? Она чудесно спела: «Родина, любимая родина!»

В конце концов он с силой ударил ее по рукам своей дирижерской палочкой, и она упала перед ним на колени, плача и умоляя:

— О Свенгали! не бейте меня, мой друг, я делаю все, что в моих силах!