Какими-то неисповедимыми и таинственными путями Зузу приобрел герцогскую осанку. Он был чрезвычайно аристократичен в красивой форме гвардейца и подкупающе любезен. Он участливо расспрашивал о миссис и мисс Багот, просил Билли передать им самый сердечный привет и выражал свою радость по поводу того, что видит Билли снова здоровым и цветущим (кстати, Билли после бессонно проведенной ночи выглядел, как маленькое, невзрачное привидение).
Они заговорили о Додоре. Зузу сказал, что был очень привязан к нему и привязанность эта никогда не изгладится, но Додор, кажется, сделал большую ошибку, уйдя из армии и занявшись мелкой коммерцией. Он загубил себя, скатился на дно. Ему следовало остаться в драгунском полку — небольшое терпение и хорошее поведение завоевали бы ему «офицерские эполеты», а затем ему подыскали бы приличную партию, — ведь он чертовски красивый парень, этот Додор! Прекрасная выправка и благородное происхождение! Очень старинный род, эти Риголо из Пуату, они же Лафарсы, — очень старинный.
Не верилось, что этот вылощенный, сдержанный, с несколько покровительственными манерами молодой человек из высшего общества гонялся когда-то на четвереньках по улице Трех Разбойников за шляпой Билли и принес ее в зубах, как охотничья собака, за что его назвали кариатидой!
Маленький Билли и не подозревал, что герцог де ла Рошмартель Буасегюр — он же Зузу — совсем недавно, за ужином в Компьене, в интимном, избранном кругу, в присутствии коронованных особ, подробно рассказывал об этом похождении к величайшему удовольствию собравшихся. Он ничего не утаил о себе и очень трогательно' и любовно описал «хорошенького, юного художника англичанина, по имени Маленький Билли», «он совсем не мог держаться на ногах и плакал навзрыд в объятьях моего приятеля Додора, обуреваемый братской любовью к нему!»
— Ах, Гонтран, чего бы я только не дала, чтобы посмотреть на это зрелище! — сказала первая дама Франции. — Один из моих зуавов на четвереньках бегает по улице, со шляпой в зубах, — это же просто бесподобно!
Но своими воспоминаниями о бывших своих проказах и шалостях Зузу делился только в императорском кругу, в котором, как подозревали, он немножко играл роль шута. Среди же всех прочих, особенно среди ограниченного круга самых сливок парижской аристократии (державшейся в стороне от Тюильри) он считался примерным молодым человеком, настоящим джентльменом, каким был его брат, а в представлении своей любящей матери «таким благовоспитанным и на прекрасном счету и в Фросдорфе [30]и в Риме».
«Ему отпустили бы все грехи без исповеди», — говорила мадам Винар о Маленьком Билли. Так и при одном взгляде на Зузу ему отпустили бы все его грехи и допустили бы к святому причастию, ни о чем его не спрашивая!
Ни Билли, ни Лэрда не представили трем дамам. Этой чести удостоился лишь Знатный Малый. Зузу даже не спросил их, где они остановились, и не пригласил к себе, но, прощаясь, выразил живейшее удовольствие от встречи с ними и надежду когда-нибудь обменяться рукопожатиями в Лондоне.
На обратном пути в Париж выяснилось, что Знатный Малый получил от герцогини матери («мама-герцогиня», как называл ее Зузу) приглашение отобедать с ней и с Хонксами на следующий день в квартире, которую она сняла на площади Вандом, так как собственный ее особняк на улице Лилль сдан внаем семье Хонкс, а замок Буасегюр — господину Денуару, или «де Нуару», как он предпочитал называться' на визитных карточках, — известному фабриканту мыла. У него была репутация приятного человека, и его единственный сын, кстати, вскоре женился на мадемуазель Жанне-Аделаиде д'Омари-Бриссак де Ронсево де Буасегюр де ла Рошмартель.
— Мы живем теперь далеко не в роскоши, уверяю вас, — патетическим тоном сказала Таффи герцогиня мать, но намекнула, что вскоре все изменится к лучшему ввиду предстоящей женитьбы ее сына на мисс Хонкс.
— Господи боже — мой! — воскликнул, услышав это, Билли, — на этой смешной маленькой уродине в синем? Но ведь она безобразна, она косит и выглядит карлицей и круглой идиоткой! Я не знаю, есть у нее миллионы или нет, это безразлично, но человек, который женится на такой женщине, — преступник! До тех пор, пока здоровый мужчина способен заработать на хлеб (пусть и тяжелым физическим трудом), всякий, кто вступает с подобной женщиной в брак (пусть из сожаления к ней и в силу мягкости своего характера, даже тогда!), — позорит себя, оскорбляет своих предков и причиняет непоправимый вред своему потомству. Он в корне пресекает свой род и губит его навечно! Его необходимо обезопасить, засадить в тюрьму, осудить на пожизненную каторгу! А когда он умрет, ему нужно приуготовить особую преисподнюю…
— Ш-ш, замолчите, богохульник вы этакий! — сказал Лэрд. — Куда заведут вас подобные рассуждения? И что станется со всеми великолепными герцогскими владениями и с особняками двенадцатого века, стоящими напротив Лувра на берегах сей исторической реки? Что сталось бы с десятком обедневших носителей стариннейших, исторических фамилий, если бы дать вам волю? — И Лэрд подмигнул ему своим историческим подмигиванием.
— К черту особняки двенадцатого века! — произнес Таффи, как всегда значительно и веско, с самым серьезным видом. — Билли совершенно прав, и я чувствую отвращение к Зузу! А она? Ведь она выходит замуж не ради его прекрасных глаз, я полагаю. Значит, она такая же преступница, как и он, соучастница в преступлении! А вообще говоря, она не имеет никакого права выходить замуж! Вымазать их дегтем и обвалять в перьях обоих — и маму-герцогиню заодно! Я, наверное, потому и отказался от ее приглашения! А теперь давайте-ка пойдем и пообедаем с Додором… Его невесту, во всяком случае, прельстило не герцогство или приставка «де»; она действительно влюбилась в его прекрасные глаза! И если будущие потомки Риголо будут менее красивы, чем их предок, и не столь остроумны, как он, все же они будут его усовершенствованными образцами во многих других отношениях… Возможностей для этого более чем достаточно!
— Внимание! Слушайте! — вскричал Маленький Билли, всегда впадавший в легкомысленное настроение, как только Таффи начинал горячиться. — Ваше здоровье и за вашу песню, сэр, таково и мое мнение, вы попали в точку! Отчего бы нам не выпить после этой маленькой декларации?
Они молча продолжали свой путь, без сомнения размышляя про себя о несовершенстве человека и мысленно представляя себе чудесных маленьких Уиннов, Баготов или Мак-Алистеров, которыми они могли бы осчастливить пришедшее в упадок человечество, если б волею судьбы некая очаровательная и исключительно одаренная гризетка и т. д., и т. д., и т. д.
В богатейшем «восьмирессорном» голубом экипаже мимо них прокатили мисс и миссис Хонкс; мама-герцогиня проехала в наемной карете; Зузу — верхом. «Весь Париж» дефилировал перед ними, но, непричастные к этой процессии, они сошлись во мнениях, что это зрелище не идет в сравнение с ему подобным в Гайд-парке в разгар лондонского сезона.
Друзья добрались до площади Согласия в тот отрадный час прекрасного осеннего дня, какой бывает в блестящих столицах, когда за зеркальными витринами магазинов, на улицах и бульварах — повсюду уже зажглись огни, а дневной свет еще мерцает, готовясь вот-вот угаснуть, как быстротечная радость. И на сей раз, после захода солнца, будто нарочно, в виде особого подарка, желтая луна взошла с востока над Парижем и поплыла по небу над трубами Тюильрийского дворца.
Они остановились, чтобы поглядеть, как в старые времена, на возвращавшуюся с прогулки вереницу карет и экипажей. «Весь Париж» двигался нескончаемым потоком; он очень длинный, этот «весь Париж».
Друзья были в толпе таких же зрителей, как они. Маленький Билли стоял лицом к дороге прямо на мостовой.
И вдруг появилась великолепная открытая коляска, запряженная рысаками, еще великолепнее, чем у Хонксов. Блестящие ливреи лакеев и упряжка были почти вульгарны в своей ослепительной роскоши.
Откинувшись на сиденье, в ней полулежали Свенгали — он и она. Он в широкополом фетровом сомбреро на длинных черных кудрях, закутанный в драгоценные меха, с дымящейся толстой гаванской сигарой в зубах; она в соболях и черной бархатной шляпе с широкими полями. Ее светло-каштановые волосы были собраны на затылке в тяжелый узел. Нарумяненное лицо было покрыто жемчужной пудрой, подведенные глаза казались вдвое больше обычного. Но, несмотря на грим, она была сказочно красива, как чудесное видение, и вызвала в толпе изрядную сенсацию.