— Все равно? Он женат?

— Насколько я знаю, нет. Но у него когда-то была женщина. Ты же знаешь, что теперь это понятие брачный союз сильно изменило свое первоначальное значение. Стало более демократичным, что ли? Во всяком случае, в нем нет прежнего закостенелого индивидуализма и замкнутости в собственной семейной скорлупе. И это хорошо, очень хорошо! Мужчина и женщина Трудового Братства строят свой союз на основе свободного выбора чувств, лишенного былых предрассудков и догм… К тому же, Эд очень застенчивый человек в этих вопросах. Трудно поверить, но это так. Да и не только в этом дело. Не каждая из теперешних дев пойдет за космолетчика.

— Это почему?

— Почему? — Купер посмотрел на меня с откровенной насмешкой. Сказал: — Что такое наш брат, космолетчик? Год-два скитаний в Договорной Зоне, потом месяц отдыха на Земле, и снова за десяток парсек от дома. Земля все больше становится прекрасным воспоминанием, чудным сном, а встреча с ней — капля в океане разлуки! А они, они не хотят так долго ждать. Тебя любят, когда ты рядом, когда тебя можно видеть, слышать, обнимать… когда же тебя нет, то любят другого!

Я рассеянно смотрел на цилиндрическую колонну матово-зеленого цвета, справа на пульте, в окошках которой прыгали голубые столбики индикаторов.

— Да, ты не переживай так, Максим! — сказал Девид Купер, заметив мою подавленность. — Я вовсе не собираюсь навязывать тебе своего мнения. Пойми меня правильно, это просто дружеское предостережение, не больше! И не кисни так! Слышишь? Лучше иди, отоспись хорошенько. Завтра всем нам предстоит трудный день. Уж поверь моему опыту!

Я вернулся к себе в каюту, но сон не шел. Нервы были слишком напряжены, чтобы можно было уснуть. Голубой шар над головой равномерно вспыхивал, становясь почти прозрачным. Из глубины его всплывали крохотные искры, пронизывали стеклянную сферу иглами зеленого света, и гасли в серой застывшей мгле каюты. Но их свет не умирал вовсе. Вокруг шара отчетливо проступала корона радужного сияния, слегка колебавшаяся в потоках воздуха, гонимого вентиляторами.

Я смотрел на нее с каким-то странным оцепенением, лежа на спине и не двигаясь. Мысли прыгали в голове, наскакивая одна на другую, рождая то неясные, то четкие, до остроты, образы. Теперь я понимал, откуда в моих спутниках эта спокойная уверенность и бесстрашие. Купер ищет среди звезд не только спасения от прежних воспоминаний. Он ищет, возможно, и смерти для себя… Во всяком случае, он принял бы ее спокойно, случись что-то с кораблем. Теперь я не сомневался в этом. В сущности, мы оба были чем-то схожи в своих устремлениях, и в его путаном рассказе я без труда угадывал недосказанные фразы и мысли. Отрицая любовь, он все еще трепетно и нежно любит ту женщину, хотя и запрятал свои чувства глубоко в сердце. Отсюда эта его слепая ярость при одном только упоминании слова «любовь». Весь его рассказ — сплошная бравада, выражение невысказанной обиды за себя и свои чувства, которые когда-то и кто-то не разделил с ним. Но он не прав! Нельзя из-за этого быть обозленным на весь мир. В этом его слабость, его уязвимость, которой он боится больше всего.

А Тернер? Судя по тому, что говорит о нем штурман, это человек, самозабвенно преданный своему делу, пожертвовавший ради него личной жизнью. Но ведь и ему не чуждо ничто человеческое? И Купер ясно намекнул, что и в жизни Тернера была какая-то женщина… Нет, не надо строить никаких домыслов! Лучше при случае обо всем расспросить самого его.

Мысленно я попытался вернуться к светлому образу Юли, которым грезил час назад. Теплая волна уже побежала по телу от сердца к голове, как вдруг острый, словно укол тока, испуг оборвал ее течение. Я поймал себя на том, что боюсь думать о Юли теперь, после всего услышанного от Купера. Это был какой-то незнакомый, суеверный страх, боязнь потерять тот светлый лучик, который еще связывал меня с Землей.

Ди-ди-ди… ди-ди-дра… дра-ра-ра… Перезвон настенных часов проник сквозь сон, отложился в сознании трепетным серебряным колокольчиком. Действительность возвращалась из каких-то темных молчаливых глубин, становясь яркой и осязаемой. Я медленно открыл глаза и посмотрел перед собой. Белые пятна в серых и черных крапинах смутно проглядывали из темноты, словно прогалины на снегу. Я приподнял голову, напрягая зрение. Продолговатый плафон светильника на стене тут же забрезжил розоватым светом. Темные прогалины исчезли, превратившись в пестрый ковер из желтых, оранжевых и коричневых кубиков.

Ага! Значит, я лежу на животе, лицом в подушку? Я снова опустился на постель, расслабляя все тело, и опять погрузился во мрак. Что сейчас? «Ночь»? Или уже «утро»?.. Чуть повернув голову, я посмотрел из-под руки в темноту, где горели белые цифры. Было почти восемь часов. Значит уже утро по земному времени. Но что такое «утро» здесь, на корабле, где никогда не всходит и не садится Солнце?.. Отрезок времени, отсчитанный по зависимым часам, и не больше! Условный промежуток между пробуждением и началом рабочего дня на корабле?.. И люди — космолетчики и экипажи дальних экспедиций — могут жить в таких условиях месяцами, а то и годами!.. Впрочем, что это я? Откуда эти мрачные мысли? Наверное, результат вчерашнего разговора с Купером. Как все-таки он был не прав! Но это было вчера, а сегодня…

Я снова посмотрел на светящееся табло зависимых часов. Пора вставать. По распорядку дня скоро завтрак, и мне почему-то не хотелось опаздывать. Но к моему удивлению, когда, умывшись и одевшись, я пришел в кают-компанию корабля, служившую одновременно и столовой, там никого не оказалось. От кухонного автомата-раздатчика тянуло чем-то ужасно вкусным. На небольшом круглом столе в углу помещения стояло несколько пластиковых посудин и стеклянная ваза с фруктами.

Странно, почему здесь нет Тернера и Купера? Я огляделся по сторонам, и тут вспомнил вчерашние слова штурмана о предстоящем сегодня трудном дне. Выходит, они уже успели позавтракать и давно сидят в посту управления за приборами. А я топчусь здесь без малейшего желания поесть, как самый последний бездельник, и решаю, чем занять бесконечно длинный день! Мне стало неловко. Я совсем забыл, что был здесь только пассажиром, и никто не ждал от меня помощи. Сейчас я понял, как неодолимо тянет меня к работе. Ничто так не утомляет, как безделье. Наскоро съев какое-то мясное блюдо с тропическими фруктами и миндалем, и запив все это бодрящей опаловой жидкостью, немного терпкой на вкус, я решительно направился на пост управления.

В коридоре стояла привычная тишина, только откуда-то издалека доносилось приглушенное гудение. Это насторожило меня. Массивная овальная дверь, ведшая на пост управления, была плотно закрыта. Я передвинул зеленый рычаг, и бронированная плита бесшумно отползла вправо. Оба — пилот и штурман — сидели за главным пультом и о чем-то переговаривались в полголоса. Неровное мигание голубых, красных и оранжевых огоньков на приборных щитках показалось мне тревожным. Три больших круглых циферблата на вертикальной стойке между двух экранов горели тусклым желтым огнем.

— А, Максим! Доброе утро! — приветствовал меня Тернер, первым заметивший мое появление. — Что же ты там встал? Проходи, садись! Вот видишь, Дев, — обратился он к штурману, — а ты говорил, что он не проснется до сигнала тревоги!

Купер покосился на меня, кивнул приветствуя.

— Тревоги? — насторожился я. — Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного, — благодушно ответил Тернер. — Просто сегодня двадцатое октября, и через пятнадцать минут наш корабль будет экранировать свое положение в нашу вселенную. Знаменательное событие, между прочим! Ладно, погостили в этом сером киселе, пора и честь знать! Правильно я говорю, ребята?

Он весело рассмеялся, показывая ряд ровных белых зубов.

— Да, ты садись, садись! Сейчас нужно сидеть, а то сам знаешь, что может случиться! Слышишь, как силовое поле гудит? То-то! Сейчас сплошные завихрения пойдут и толчки.

Я опустился в свободное кресло слева от него.