Войска Цезаря начали наступление на правом фланге. Громкие звуки туб дали сигнал к атаке. Выстроившись в безупречные боевые формации, римские легионеры двинулись вперед. Над морем блестящих бронзовых шлемов развевалось знамя их полководца. Через некоторое время послышались звуки рогов и барабанная дробь. Солдаты перешли на легкий бег и начали через равные промежутки времени выкрикивать свой боевой клич. Выстроившись в стандартную фалангу, германцы приготовились отражать атаку римлян. Это построение было устаревшим и крайне неэффективным, поскольку живая стена из тел воинов, которые дюжинами стояли друг за другом, была крайне неподвижной и не могла маневрировать.
Римские легионеры, хоть и наступали сплошной линией, могли мгновенно перестроиться в небольшие манипулы, способные быстро выполнять необходимые маневры, подчиняясь приказам командиров. Битва была такой же ожесточенной, как и та, которая состоялась накануне. Германцы и римские солдаты с яростью набрасывались друг на друга, те и другие беспощадно рубили и кололи врага. Однако боги никак не могли принять решение, кому подарить победу. В то время как на левом фланге легионеры теснили германцев, на правом фланге воинам Ариовиста удалось довольно далеко продвинуться вглубь рядов римлян. Молодой легат Публий Красс, сын владевшего миллиардами Марка Красса, заметил это. Он командовал кавалерией и получил от Цезаря строгий приказ не вступать в битву, пока ему не будет дано на это разрешение. Однако Публий Красс решил действовать на свой страх и риск. Он отдал приказ третьему ряду воинов, которых проконсул держал в качестве резерва, вступить в битву на правом фланге, и в то же время сам повел в бой своих всадников. Германцы были настолько удивлены таким неожиданным натиском, что их правый фланг начал отступать. Сначала воины Ариовиста медленно пятились назад, а потом повернулись и обратились в бегство. Стоявшие на телегах женщины обнажили грудь и начали что было духу кричать мужчинам, что те должны драться до последней капли крови, если они не хотят, чтобы карлики-римляне надругались над их женами. Однако эти призывы не оказали должного действия на бегущих воинов. Паника распространялась в рядах германцев, словно пожар в лесу, высушенном июльским солнцем. Часть воинов Ариовиста спешно разворачивала телеги, чтобы спастись на них от натиска наступающих римлян. В то время как одни германцы продолжали отважно сражаться против приближающихся ровным строем легионеров, другие без оглядки бежали с поля боя. Я молился всем богам, которых только знал, упрашивая их сделать так, чтобы другие повозки как можно дольше преграждали путь телеге с пленными и заложниками, на которой сидели я и Люсия. Но мои мольбы, похоже, возымели обратное действие. Множество повозок просто не могли сдвинуться с места из-за поломанных осей или из-за других возов, стоявших на их пути. Наша же телега через некоторое время оказалась в самой гуще германцев, которые, пытаясь спастись бегством, направлялись в сторону Ренуса. Охваченные паникой, они не понимали, что им пришлось бы двигаться в таком бешеном темпе два-три дня, чтобы достичь реки, ведь ее отделяло от поля боя огромное расстояние. Римская кавалерия начала преследовать обратившихся в бегство германцев.
Цезарь не просто хотел выиграть битву, он отдал приказ уничтожить племя свевов. Он готов был пойти на любые жертвы, чтобы нанести этому племени такое сокрушительное поражение, после которого германцы никогда в жизни не решились бы вновь переправиться через реку. Проконсул хотел, чтобы Ренус стал естественной границей, отделяющей цивилизованный мир от мира варваров. В преследовании германцев приняла участие вся римская кавалерия. Нападая на убегающих сзади, всадники наносили им смертельные раны пилумами и мечами. Не щадили никого — воинов, женщин, стариков и детей убивали с одинаковой жестокостью и беспощадностью.
Некоторые пленные на нашей телеге попытались было сломать деревянные брусья, к которым их приковали, чтобы получить возможность спрыгнуть на землю. Но все попытки освободиться заканчивались неудачей — скакавшие мимо германские всадники наносили смельчакам смертельные раны точными ударами мечей. Чтобы не попасться под горячую руку спасавшимся бегством германцам, я лег на живот и прижался всем телом ко дну телеги. Мое лицо оказалось так близко от планок, соединенных с поперечными балками, что я смог в мельчайших деталях рассмотреть структуру дерева и в полной мере оценить искусство кузнецов, которые выковали гвозди. На самом же деле меня занимали совсем другие мысли — я молился, чтобы наша телега развалилась на части или хотя бы сломала одну из осей, подпрыгнув на очередном ухабе. Вдруг совсем рядом с нами я услышал звуки туб, дающие римской кавалерии сигнал к атаке. Я приподнял голову и увидел, как германские всадники, скакавшие неподалеку от нашей повозки, один за другим начали падать со своих лошадей, а буквально через несколько мгновений нас обогнали эдуи, служившие в коннице Цезаря, и римляне. Среди них я заметил и самого проконсула. У него за плечами развевалась ярко-красная накидка. Поравнявшись с нами, Цезарь увидел Прокилла и тут же бросился к нашей телеге. Возница спрыгнул на ходу в надежде, что его не заметят, но сразу же был изрублен догонявшими нас всадниками. Цезарь схватил поводья и остановил повозку. Когда он повернулся к нам, по его лицу можно было понять — тот факт, что он лично освободил нас, доставил ему огромное удовольствие. Одному из командиров своей кавалерии проконсул отдал приказ снять кандалы и проводить нас в основной лагерь. Эдуйский всадник привел для нас лошадей, хозяева которых были убиты или попытались спастись бегством. Не произнося ни слова, мы с Прокиллом скакали вдоль огромного поля, на котором еще продолжалась битва, в укрепленный лагерь римлян. Земля была усеяна трупами, отовсюду доносились стоны умирающих и тяжело раненых. Но события, которые разыгрались сегодня на поле боя, не шли ни в какое сравнение с битвой под Бибракте — Цезарь отдал приказ не щадить никого. Его воины убивали даже детей и животных. Кое-где я видел мертвых собак, которым отрубили все четыре лапы.
Невозможно описать чувства, которые переполняли мое сердце в тот момент, когда я наконец вновь обнял Ванду. Мне казалось, что я самый счастливый человек на земле, но в то же самое время я испытывал невыносимый стыд — ведь я отчаялся и начал сомневаться в существовании богов, которые все же подарили мне спасение.
На следующий день я и Ванда покинули лагерь, чтобы как следует вымыться. Добравшись до ближайшего ручья, я пожертвовал богам воды несколько серебряных денариев, полученных мною от легионеров за составление завещаний, и попытался прислушаться к священным голосам. Я задавал вопросы один за другим, надеясь получить понятные мне ответы. Куда делся Кретос? Посчастливится ли мне когда-нибудь увидеть Массилию? Смогу ли я осуществить свою мечту и купить в этом великом городе собственный дом, где нубийские рабыни будут подносить мне жареную рыбу и белое вино? Суждено ли сбыться тем мечтам, которые не давали мне покоя все время, пока я лежал под дубом в нашей небольшой деревушке? Или боги предначертали мне другую судьбу? Может быть, они хотели, чтобы я стал в их руках орудием, при помощи которого они смогут остановить победоносное шествие Цезаря по миру? Но я больше не испытывал ненависти к этому римлянину, которого все кельтские племена стремились сделать своим союзником с одной-единственной целью — чтобы получить мощную поддержку в борьбе со своими соседями, такими же кельтами, как они сами. Если разобраться, то у меня в самом деле не было оснований ненавидеть Цезаря, ведь именно он взял меня на службу и помог получить тот социальный статус, о котором оставшись в своем племени я мог только мечтать. Цезарь спас мне сегодня жизнь, более того — он сделал это собственноручно. Мои чувства по отношению к проконсулу римской провинции Нарбонская Галлия были двоякими и менялись едва ли не каждое мгновение. В определенном смысле этого слова я считал себя его соратником. Когда Цезарь каким-либо образом выражал мне свою признательность, меня переполняла гордость. Все чаще и чаще я ловил себя на мысли, что стараюсь сделать все возможное, чтобы доказать ему свою преданность и оказаться полезным. Мне хотелось, чтобы Цезарь оценил мои старания. Но были и такие дни, когда от одного взгляда на римского полководца мне становилось не по себе. Тогда я радовался мелким несоответствиям в его отчетах о галльской кампании и даже не пытался исправить их в надежде, что те, кто будет их читать, рано или поздно поймут, как часто Цезарь лгал или просто подтасовывал факты. Но таких дней становилось все меньше. Богам было угодно, чтобы наши судьбы переплелись. Если бы Цезарь проиграл битву с Ариовистом, то я, скорее всего, навсегда потерял бы Ванду. Я спорил с самим собой и пытался кое-как совладать с противоречивыми чувствами, овладевшими моей душой. Возможно, боги хотели, чтобы я не смог для себя решить, как же я все-таки отношусь к этому римлянину. Наверное, таков был их замысел — они хотели, чтобы я мучился сомнениями. Но я знал, что боги благоволят ко мне. Однако к Цезарю они благоволили не меньше.