Хрящ еще однажды на тренировку приносил список ансамблей, не утвержденных к прослушиванию, с пояснением, по какой именно причине. Нам, само собой, не показывал, только старшим товарищам, весовой категории от пятидесяти трех килограммов и выше — но мы все равно улучили момент и посмотрели. Названия звучали интригующе: «Пинк Флойд» (упоминается вторжение в Афганистан), Оззи Озборн (пропаганда насилия, сатанизм), еще почему-то Primus какой-то… дальше Хрящиков отобрал и надавал щелбанов.
А еще одним прекрасным днем у всех учеников вдруг исчезли металлические ножки от сумок. Такие маленькие, для стояния котомки в вертикальном положении. Потеря, конечно, была невелика, хотя некоторые были вырваны довольно неаккуратно. Вся школа находилась в недоумении: каким неведомым сборщикам металлолома это понадобилось, да и какой прок, там весу всего на несколько граммов…
Разгадка обнаружилась вечером. По центральной улице будущего муниципального образования «Западное Дегунино» значительной толпой двигались странные люди. Из «мафона», который нес их лидер, извергались скрежещущие звуки наподобие визга бензопилы, сопровождаемые нечеловеческими воплями и рыком. А кожаная одежда людей была щедро проклепана нашими исчезнувшими ножками, под тяжестью которых демонстранты изрядно клонились вниз, и руки их волочились по земле, как у гиббонов. Так в нашу жизнь вошло новое музыкальное понятие — «хэви-метал».
В общем, все эти знания в совокупности заставляли учащенно биться сердце. «Пацанское» Миша обещал поставить! Наверняка — даже запрещенное! И может быть, даже — этот самый «хэви-метал», и обязательно — с пропагандой сатанизма и насилия!
— Запрещен бум слушат, да, — подтвердил «Миша» мои самые смелые предположения, когда мы прокрались к нему в вожатскую и тихонечко расселись на опустевшей гавриковской кровати. — Поняль, да? Чтоб никому ни гу-гу, ни в лагер, ни родитель когда домой поедешь, усекай?
Мы дружно закивали головами, и Миша торжественно, будто отправляя в космос корабль «Восток-1», надавил кнопку «пуск».
— Нинка как картинка с фраером гребет! — грянул из динамика чей-то мужественный голос.
— Розенбаум, — сказал Миша, когда мы дослушали трогательную историю приключений автора и вышеозначенной Нинки. Непонятно только, имя это или фамилия. Или сразу название. Звучало, во всяком случае, не хуже, чем загадочный «Пинк Флойд». А уж в запрещенности сомневаться точно не приходилось! Отлично — будет чем похвастаться перед пацанами в секции.
— Эт мнэ ребят по своим каналам передал, — пояснил наш подменщик. — Прэдсмертный запис. Расстрелял мужика, тока песнь еще разрешил спеть, а один сыкретн записал… никаму не гавары.
Тотчас в подтверждение его слов из магнитофона прозвучало: «Сегодня ж выведут на темный двор солдат — И старшина скомандует им “Целься!”…» — и Миша смахнул с небритой щеки навернувшуюся скупую мужскую…
Кстати, с выдвинутой им версией я полностью согласен. Ну не может же нормальный мужик, тем более позиционирующий себя как футбольный болельщик, требовать законодательно запретить ругаться матом на футболе! Тут, как говорится, одно из двух: или футбол не смотреть, или не ругаться. Не может. Значит, и впрямь так все и было. Настоящего Розенбаума расстреляли, а взамен выдали поддельного.
— Не-а, — разочарованно протянул пионер Барабанов, когда мы уже за полночь возвратились в палату. — А мне не понравилось.
— Да ладно тебе, — сказали мы ему. — Нормально. Главное, что запрещенное!
— Вот, — сказал Барабанов и полез под кровать за чемоданом. Потом вытащил его и раскрыл. На крышке мы увидели фотографию длинноволосого очкарика с несколько печальным взором.
— Это брата чемодан… А вот это — самый лучший из всех. Джон леннОн. Его убили, потому что он был за рабочих…
«Да-а, — подумалось мне. — Нелегкая жизнь в этом шоу-бизнесе. Те разбились, этого расстреляли… и этого лохматого тоже, выходит…» Я еще раз посмотрел на очкарика. И запомнил фамилию. «леннОн, стало быть… надо будет узнать… Ведь если был за рабочих — может, хоть он незапрещенный!»
А в поезде обратно девки раздавали всем свои красивые тетрадочки с разными вопросами. Вернее, не всем, конечно. Только победителям, кто в футбол играл. Ну, это понятно, женщинам такие и нужны. Тут, как гласит народная поговорка: «За что мы любим футбол? За то, что после футбола», — само собой. И про любимую песню написал честно: «Владимир Высоцкий, Вершина». Тут в точку — «И только немного завидуешь тем, Другим, у которых вершина еще впереди». Победители, что с нас взять! Первое золото!
Иванов
Ах, как мы выросли в то лето — как же мы выросли! Весной в свободную продажу поступили хоть и пошитые отечественными сапожниками — но почти настоящие кроссовки «Адидас». Лицензионные! Тасик элегантно щеголял в них по окрестностям, хотя ему и так любая бы дала. В футбол в них не играл, переобувался, но еще бы: тридцать семь рублей пятьдесят копеек пара! Да настоящий кожаный футбольный мяч стоил двадцать. Так я упрашивал мать купить мне их… Дорого, конечно, но так хочется напялить эти заветные три полоски!
Но мать со свойственной ей прозорливостью сказала:
— Ну куда тебе они сейчас? В лагерь поедешь — обязательно ук.. то есть я хотела сказать — ведь потеряешь же наверняка…
Ну да, я такой. Доверчивый. У меня в первом классе ластик был импортный, с запахом. Прямо до головокружения пахнул какой-то цветочной химией… так я его в первый же день и потерял. А еще через перемену один мальчик его нашел. Или сам ластик — нашелся. Но я так и был уверен, что я свой ластик потерял, а тот мальчик — нашел. Или ему прямо во время урока точной такой же, даже кем-то с уголка так же уже надкусанный, купили и принесли.
— …потеряешь наверняка! Да и потом…
И оказалась в тысячный раз права. В лагерь я поехал в кедах тридцать девятого размера на шерстяной носок. А первое золото завоевывал, уже изрядно поджимая под себя пальцы ног, так что в пятый класс отправился в размере сорок первом.
А больше всех вырос мой коллега по работе в борцовской паре Дмитрий Пикчерский, который преодолел сначала отметку сорок четыре, затем сорок семь, а потом и уверенно потеснил кое-кого из ветеранов весовой категории «до пятидесяти килограммов». Таким образом, наш творческий союз с ним распадался, но с другой стороны — мы теперь не были конкурентами за место в «основе». Также Дмитрий извлек из своего нового имиджа еще один несомненный дивиденд.
Как-то перед тренировкой, когда мы весело трепались на улице о всяких пустяках, Дмитрий приобрел вдруг необычайно сосредоточенный вид и скрылся за кирпичным углом здания. Спустя несколько мгновений оттуда донесся хорошо всем нам знакомый позывной — но теперь поданный обретшим изрядные басовые нотки голосом Пикчерского: «Слышь! Иди-ка сюда, борец!» А еще через пару секунд я увидел и собственно борца, а именно — Леонида Беспородова, трепещущего в стальном зажиме Дмитрия.
Собственно, Пикчерский и меня приглашал поучаствовать в подаче холодного блюда — но я не пошел. Во-первых, все-таки двое на одного… да и не зря потом, уже на излете и закате карьеры, Дмитрий Владимирович Серпорезюк подчас упрекал меня в излишней толерантности и веротерпимости по отношению к сопернику. «Ты зачем с ним перед схваткой сидел… (разговаривал, скажем так. — Прим. авт.)? Сначала борьба — а (разговоры) потом!» Мудро сказано. Но мне все равно интересно. Из другого города парень приехал… как учебно-тренировочный процесс у них организован… да он вообще, может, в Москве первый раз!
А еще от нас на остановку — идти мимо пятиэтажки. Можно обойти, но неохота же каждый раз обходить… а в первом подъезде пятиэтажки жила полусумасшедшая бабка-дворничиха, которая всегда мела улицу и всегда кидалась к тебе с каким-то разговором. А я стою, слушаю… ну, так положено же, нам так в школе разъясняли: если старший тебе что-то говорит, то культурный, воспитанный подросток обязан выслушать, хотя бы тезисно.